Андрей Яковлев: театр живой и мертвый
После премьеры в театре Афанасьева спектакля «Мораль Пани Дульской», мы встретились с актером Андреем Яковлевым. Чтобы узнать, что такое живой театр и зачем он вообще нужен.
Андрей Яковлев родился в Томске. Окончил Новосибирский государственный театральный институт. С сентября 2008 года — актёр Новосибирского городского драматического театра п/р С.Афанасьева. За это время артист успел завоевать безусловную любовь новосибирских зрителей и собрать внушительный набор наград от критиков.
Про нужность, целостность и кредит
– Закончился спектакль. Что чувствуешь на поклонах, и когда уходишь со сцены?
– Бывает разное… Иногда, если что-то не доделал по эмоциям, (разочарование, трагедию), то ощущение, как будто взял кредит. В банке. Что кому-то (зрителю) должен. То есть где-то поднаврал... А бывает наоборот: случается, все прошло идеально. И чувства все вышли, сыграл. Публика это прочла, приняла. Естественно, когда благодарят криками «браво!», то возникает ощущение целостности.
– То есть ты за этим в профессию пришел? За ощущением целостности?
– Это как в любом деле: личность самоутверждается. Если самоутвердился, то ощущаешь себя целостно со своим «я». Как будто подружился с собой. А если что-то недодал – все, конфликт. Райкин (на встрече с ним были) сказал насчет эмоций: если эмоции «не идут», о них нужно тут же подумать и сказать: «Ох, я вас изображу! И будут над вами зрители смеяться, если сейчас не выйдете!». И они, – раз – и выходят! И начинаешь играть настоящее. И вообще, я считаю, что в любой профессии (если делаешь свое на все сто), то самоутверждаешься и чувствуешь себя целым и нужным.
– А в какой момент ты понял, что ты именно актер?
– Наверное, это случилось недавно.
– Ты же с 17 лет работаешь, и только недавно понял, что актер?
– Только сейчас я понял, что это моя профессия. Что независимо от того, какое у меня состояние, какое настроение, я должен выйти и профессионально повторить то, что делал вчера. Чтобы это было так же, на все сто. И пытаюсь держать эту марку. Наверное это случилось после «Ревизора». После роли Городничего. Вдруг у меня как-то все это устоялось внутри – отношение к профессии… И, конечно, Гоголь повлиял так, что теперь после классики не могу играть современные пьесы – взять, скажем, Вырыпаева. Вдруг, они как-то резко – раз! – и ушли на второй план, после Гоголя.
– Почему?
– А потому что есть вкус слова, который заложен в текстах Гоголя, Чехова, и Аверченко тоже…
– Эти люди родились тогда, когда не было телевизора.
– Да. И художественность слова ни с чем несравнима. Когда проговариваешь гоголевский текст – полное ощущение, как будто перебираешь что-то, что дороже золота. В словах же заложена энергетика. Есть книжка Алексеева «Уроки русского». Я когда начал ее читать, немножко расстроился и отложил: Алексеев пишет о подмене значений русского, настоящего слова, европейскими аналогами. Может, мы действительно как обезьяны, начинаем повторять этот новояз, чтобы не отставать от Европы, а русское забываем потихонечку. А еще есть же пословица: «Молчание – золото», потому что каждое слово энергетически направлено на определенное дело. То есть конкретно на действие.
– Итак, ты понял, что ты актер после «Ревизора». А тебе кто-то это сказал, или ты сам догадался?
– Я же чувствую отклики от моих работ. И у себя спрашиваю лишний раз – что за профессия, что такое актер, стал ли я им. Конечно, стал. Но может быть, еще не до конца. Но я понял, что, несмотря на настроение, я должен выполнять свою роль и отключаться. Зародыш этого ощущение появился еще в «Унтиловске» и подтвердился «Ревизором» – каждый раз нужно отдавать настоящие эмоции, но и одновременно понимать, что это работа. Иначе можно и с ума сойти.
Про стихи и журналистов
– Что заставило тебя отказаться от идеи стать журналистом?
– Я мальчик из девяностых: разрушена страна, закончена школа и надо куда-то поступать.
Отец - писатель. Журналистика – это что-то близкое. Тем более, на курсах нам сказали, что мы можем приносить свои стихи на лекции. Пообещали даже напечатать! Вот это меня и соблазнило. Я, конечно, принес свои, но так и не осмелился их показать. К тому же, сами курсы были очень скучные, «для галочки». А потом еще – не успеваешь ничего записывать. Нас в школе приучали быстро писать. С девятого класса начали готовить к лекциям. Учительница по литературе очень быстро диктовала. И мы, не слушая даже материала, думали о том, а как бы правильней сократить. А потом приходишь домой, смотришь в конспект – а там каракули какие-то. Что насокращал-то? Так вот, дядька с курсов еще быстрее говорил. И до меня дошло, что ничего уже не понимаю и не успеваю.
– То есть одна статья всего была, и та в печать не прошла?
– Да. Но это до курсов и вообще выглядело как что-то пробное. Про футбольную команду «Томь» (с интонацией школьника на выразительном чтении, - прим. авт.): «Команда «Томь» у нас очень хорошая. В ней играют 11 игроков! Есть Себелев. Есть Ахеджаков…». В общем, че попало... Естественно, не прошло.
– Наверное, у тебя просто не было желания этим заниматься.
– Наверное, я просто не понимал, в чем профессия. Да и в чем актерская-то профессия не понимал. Смотрел кино – ну вот, играют. И что? Потом мама намекнула – иди, поступай в Колледж культуры, на режиссуру. Я взял, чуть ли не первую попавшуюся книжку – кажется, Шишкина. И первый попавшийся рассказ – что-то про кедры и сосны. Выучил махом. Пришел. Поступил. И все, пошла жизнь актерская.
– Только стихи пишешь, или может прозу тоже пробовал?
– Профессионально не пишу. Это просто для души.
– То есть ты даже стихи свои никому не показываешь?
– Нет, конечно.
– Почему?
– Друзьям, близким иногда показываю. Но это не серьезно. Не как Высоцкий, который считал себя поэтом, и актер у него был только на втором плане. Полностью я занимаюсь только профессией актерской. Ответвлений нет. У меня так – либо ты занимаешься чем-то профессионально, либо уходишь и делаешь что-то другое. Параллели могут быть только в обучении: сейчас пытаюсь преподавать в институте. А водить самолеты и параллельно играть вечером спектакли я не смогу.
Про мебель и менеджеров по рекламе
– Говорят, было время, ты думал бросить театр. А кем бы ты мог, навскидку, работать?
– Наверное, что-то связанное с людьми. С общением.
– Менеджером по рекламе, например?
– Дай Бог, до этого не скачусь. Почему-то рекламу не люблю. Я, конечно, понимаю, что реклама – это неотъемлемая часть торговли. Но все равно, с ней бы я не связывался. Может быть, какая-то страховая компания: выдача полисов, например… Что-нибудь с автомобилями…
– Короче там, где нужно «убалтывать» людей.
– Ни в коем случае. На такую работу я бы не пошел. А вообще… отправился бы туда же, где и работал. В мебельный магазин.
– Погоди, у меня в голове не складывается: вот ты ушел из театра и пришел на сборку мебели. Как ты вообще туда попал?
– А просто деньги нужно было зарабатывать. Так получилось, что мы в Кемерово ушли из театра и начали заниматься своим, частным. И перспектива вроде как была, но висела в воздухе. Но потом вообще ушла за тучи, и пришлось просто деньги зарабатывать.
– Но почему именно мебель?
– Просто читал объявления, вакансии. И вдруг – сборщик мебели. Ну что я, не смогу что ли мебель собирать? За 10 тысяч? Тогда, в 2007 году, это были более-менее хорошие деньги. Не тут-то было: оказалось, тоже нужно учиться. Там и грузчиком приходилось быть, а иногда и извозчиком.
Про хороший театр, фокусы и Кирилла Серебренникова
– Ты успел побывать в разных театральных коллективах. Есть ли разница, в каком театре работать?
– Для меня – конечно, есть разница. Может быть, если занимаешься только собой, и нет никакой разницы, в каком театре работать. А если тебе не все равно – материал, который ты играешь, люди, которые с тобой на сцене – тогда, разница есть. И вкус театра очень важен… Вообще, можно долго спорить о вкусе. Я вот не люблю Серебреникова, и что.
– Не любишь Серебренникова?
– Да я не то, что не люблю. Я его и не знаю. И это просто не мое, и все. В этом же тоже ничего страшного нет. О вкусах не спорят.
– Что такое хороший театр и чем он отличается от плохого?
– Для каждого есть свой театр. Так же, как не бывает людей плохих и хороших. Хотя, если вглубь копнуть, то конечно, плохой – это театр, который идет на поводу денег и рекламы. Это же так заманчиво, такой легкий путь! А потом вдруг – раз! – человек оглядывается, и видит: а народ-то на спектакли не ходит. И даже если приходит на спектакль, но половина зала сбегает. Почему? Да потому что думают только о себе, о заработке. А хороший театр – это все-таки вкус, драматургия. Подбор людей – честных, не подлых. Которые не подведут, поддержат. Вот это для меня хороший театр.
– Живой театр – что это?
– Это хороший театр. Это когда в труппе много актеров, которые «здесь» и «сейчас». Такой театр очень от позиции режиссера зависит. Есть постановщики, которые: «Ну-ка, сюда встал! Мизинец показал! Сюда посмотрел!» И актер выполняет механически. И не может себя никак «отпустить». Потому что он не успел найти в себе «живое». А у нас в театре все-таки процесс идет живой: на тебя никто не наседает, просто делаешь роль. Вживаешься в своего персонажа.
– А что такое неживой театр?
– Это режиссерский театр, от которого скучно и все. Впрочем, некоторые от него балдеют: «Смотри как он классно поставил! А тут, гляди, все поехало! А тут балкон раскрылся и вдруг превратился в домик!».
– Это же фокусы. Все любят фокусы.
– Но театр закладывался, как общение душ людей с людьми.
– Ты так думаешь?
– Ну, в самом-то начале, конечно, все было проще: подайте в шляпу. Я имею ввиду Станиславского. Константина Сергеевича понимать нужно, конечно, правильно.
– Что такое хороший актер и чем он отличается от плохого?
– Хороший актер – это тот, кто хочет им быть. А плохой актер, это тот, кто не хочет, но по каким-то причинам остается работать в театре.
– Что значит «хотеть быть актером»?
– Хотеть – это значит забыть о своих комплексах. О том, что когда-то в детстве тебя мама за что-то ругала, ставила в угол. Просто выходить и отдаваться процессу. Даже когда говорят – мол, это неправильно, ты что-то не так делаешь. Не обижаться, тут же отказаться и искать новое. И кайфовать. Тебе же дали роль! Так увидь этот спектакль, создай его у себя в голове. И будет нарастать мясо. По-другому никак.
Про «Рабыню Изауру» и «Братьев Карамазовых»
– Расскажи о своем увлечении советским кино. Откуда оно, почему именно советское (а, не, скажем, бразильское)?
– Было в моей жизни очень даже бразильское кино. «Рабыня Изаура», например. А «Богатые тоже плачут» и «Просто Мария» я видел целиком – вместе с мамой и один. Позже пошли всякие «Терминаторы», боевики, ужасы. А потом вдруг на меня произвел сильнейшее впечатление «Обыкновенное чудо» Захарова. Было мне 18 лет. С этого момента как будто полюса в голове на правильное место встали. И я стал больше обращать внимание на наше советское кино. Потому что влюбился в наш кинематограф. А почему советские? Да потому что там есть эта самая «живость». Чувствуется, что актеры работают не за деньги. Збруев говорил: «Мы были готовы платить, чтобы сниматься в кино». Сейчас какому-нибудь студенту, который полгодика отучился, предлагают съемки, а он: «Сколько вы мне заплатите?». До чего докатились…
– Может быть, еще дело в том, что кино помогало актеру в советское время расширить свою аудиторию…
– Думаю, они просто любили свою профессию. Я недавно начал читать брошюру, которую нам дарили к пятидесятилетию Театрального института. И там Валентина Широнина описывает шестидесятые годы с таким трепетом! У них была такая гордость за страну, особенно когда мы полетели в космос. Она передает это простыми словами, и ты ощущаешь, как они горели…
– Любимые фильмы?
– Много: «Тихий Дон», «Девчата», «Обыкновенное чудо», все захаровские фильмы, шукшинские. Недавно пересматривал «Кубанские казаки» и открыл для себя картину 1962 года «Взрослые дети». Это комедия, но я поразился, какой там темпоритм сегодняшний: режиссер не дает зрителю опомниться. А говорят, что советские фильмы обязательно растянутые. Конечно, есть и такие. И сейчас есть: скажем, «Россию 1» включишь и сразу же в ужасе выключишь. Просто какое-то позорище. Как это допустили, не понимаю. Единственное, что я не понимаю в стране. Все могу понять – этого не могу...
– Читать любишь?
– Люблю. Но с этим беда. Времени мало: роль за ролью.
– Актеру важно уметь и любить читать?
– Конечно. Я раньше это отрицал. Но после того, как прочитал взахлеб «Братьев Карамазовых» мнение мое резко изменилось. Родители ходили вокруг меня: «Ты бы в детстве так читал!» Но в детстве ты ничего там не сможешь понять, потому что ассоциаций никаких, сравнений нет… никакого опыта. Вообще, хочется просто сесть и всю классику перечитать. Но время есть только летом. А летом – огороды, дача.
– Дача-огороды?
– Да. Баньку топишь, дрова рубишь. Копаешь. На границе Томской – Кемеровской области, у реки Томь у меня дача. Природу люблю.
Про современное искусство и результат
– Что такое современное искусство? И как ты к нему относишься.
– Некоторые понимают под современным что-то новое, что ломает все каноны и стереотипы. А я считаю, что новое – это хорошо забытое старое. И искусство – это то, что должно трогать тебя сейчас, в этом времени. Если оно тебя трогает, значит, оно современное. Если не трогает – значит, мы чешем правой рукой левое ухо. Многие как на наркотик подсаживаются на это самое «современное» – люди, которые не хотят увидеть чистую воду в нашей культуре. Они просто берут и ломают. Раздели всех, унитазы расставили: «Что мы все о красивом и красивом? Давайте про черное и грязное!». Сразу вспоминается «Человек с бульвара Капуцинов». Сегодняшний, современный фильм. Жрем пальцы, отрываем ноги: «Смотрите, какой пальчик, как он вкусненько его ест!». И все пьяные – довольные… Современное искусство должно быть красивым. Как и люди.
– На сцене ты энергетически тратишься. Как ты восстанавливаешь энергию?
– Появились студенты. Наверное, буду восстанавливаться с помощью них: это просто переключение, резкое эмоциональное переключение. Недавно у меня был утренний спектакль, студенты днем. А потом еще вечером спектакль. Не заметил, как день пролетел, а я даже не устал. Потому что получаешь общение и переключаешься резко на совершенно другое. Раньше этого не понимал, и боялся что-то параллельно репетировать. Сейчас попробовал – действительно, помогает. Освобождаешься от лишнего груза. Значимости непонятной. И все вкладываешь только в хороший результат.
– Для тебя важен результат? Это я к тому, что есть люди процесса, а есть результата.
– В последнее время полюбил именно процесс. Раньше я думал всегда о результате и забывал о процессе.
– А результат – это что? Медали?
– Для меня результат это то, с чего мы начали разговор. Это когда ты входишь домой, и тебя настигает целостность. Когда ты подружился со своим «я».
– Тебе тяжело быть наедине с самим собой?
– Да. Иногда это помогает. А иногда хоть волком вой: начинаешь уставать от диалогов с собой – мысленных и вслух.
– В этом смысле писателям проще: они никогда не бывают одни. Вечно во внутреннем диалоге.
– У меня отец так очень любит – уехать на две недели в деревню и там писать. И никто не мешает. И мне завидно – что он может сделать так в любое время года.
…А также про Горелова, Гамлета, Зилова и «фашистов»
– Из чего складывается работа над ролью? Как появляется персонаж?
– У меня есть просто какое-то инстинктивное ощущение – читаю пьесу и вижу всех. Прямо вижу. Но это в хорошей драматургии – там выпуклые, жирные образы. И ты цепляешься и понимаешь этот стержень. И сразу его хватаешь и начинаешь наращивать –повадки какие-то, как он себя поведет в разных обстоятельствах. Если в пьесе этой «выпуклости» нет – тогда спектакль пройдет только на актерской технике.
– Есть такие у тебя спектакли?
– Один-два. Но, опять же, они «вводные». Есть один не «вводной». И не помню, что изначально мне помешало… Не сжился я с этим Гореловым в «Спешите делать добро». Вот просто не сжился. И все время понимаю, что это просто я. И цепляться не за что. Характера нет – есть просто какой-то циник. Говорят, Гафт играл откровенного циника. У меня он вроде бы более человечный. И был я очень удивлен, когда получил за Горелова «Лучшую мужскую». Сердце колошматилось, но понять не мог – как так? За что? Почему за Горелова-то?!
– Кого еще сыграть хочешь?
– Сейчас бы хотел сыграть Гамлета. И еще Зилова. Хочется показать его человечность. Не подонство и цинизм. А именно – вытащить из него хорошее. Чтобы немножко оправдать-то его.
– Вот все вы хотите их оправдать-то!
– Ну, чтобы парадокс получился. Конечно, я понимаю, что профессия актерская немножко «не по Богу» – в том плане, что вообще все искусство как бы «не по Богу». Потому что мы замыливаем иной раз глаза зрителю. И действительно, оправдываем скотобазу такого, который ходит направо и налево, да еще и в глаза врет. Гладишь – еще и стреляться пошел: а это же все раздрызг души, потеря себя…
– Это же провокация. Ты себя чувствуешь провокатором?
– Я стараюсь об этом не думать. Есть просто старое ощущение из детства: вот, ты играешь в войну. Ты видишь немцев, танки – один, выходя с пластмассовым красным автоматом. И – пули по снегу. И прячешься от фашистов... А когда выходишь на сцену – перед тобой этот мир и ты играешь в него. И пытаешься как можно сильнее и глубже поверить в то, что происходит, так, чтобы в это поверил и зритель тоже. Чтобы зритель увидел человека, который во что-то верит. По-настоящему.
Светлана Фролова, "Один дома"
http://odin1.ru/articles/detail/andrey-yakovlev-teatr-zhivoy-i-mertvyy-/