«Мы любим вот это самое: жить…»

Блог Ольги Журчевой в ОКОЛОтеатральном журнале, о спектакле "Унтиловск"

Когда возникнул мир цветущий из равновесья диких сил…

Евгений Баратынский

Я бы сделал из этого [юбилея писателя] национальное торжество. Жизнь Леонова <…> – поразительно удавшаяся жизнь: удавшаяся вплоть до того, что этот человек пережил большевиков. И никто не понял, что в его лице мы могли бы чествовать не писателя и литературу, и даже не человека, а некую вечную Россию. Леонов был живым воплощением связи времен, свидетельством непрерывности истории и бытия

Борис Парамонов (статья «Бессмертный Егорушка»)

На II всероссийский фестиваль «Волжские театральные сезоны» Новосибирский Городской театр под руководством Сергея Афанасьева привез спектакль «Унтиловск», поставленный режиссером Сергеем Афанасьевым.

Мой интерес к этому названию возник еще во время формирования афиши. Во-первых, я, можно сказать, росла как филолог «под знаком» Леонова: мой научный руководитель, Лев Адольфович Финк написал две книги о Леонове, знал его лично, консультировал постановку «Золотой кареты» в нашем драматическом театре (пьеса была в 3-х редакциях). Во-вторых, «Унтиловск» – одна из немногих пьес писателя, которая при первом прочтении произвела на меня сильное, но странное впечатление. Я внутренне готовилась к встрече с этим спектаклем, как готовятся к встрече с другом по переписке.

Мучительно пыталась решить для себя один важный момент: насколько современен этот архаический текст, эти витиеватые слова, эти мучительные поиски… Чего?.. Кому нужен сегодня насквозь советский драматург Леонов? В общем-то, это был для меня самый важный вопрос к спектаклю.

Весной 1925 года К.С.Станиславский собрал в театре прозаиков и предложил им создать пьесу о новой жизни. Леонид Леонов тогда поделился замыслом своей неопубликованной повести «Унтиловск», и, по воспоминаниям драматурга, Станиславский сразу увлекся его рассказом – началась работа, которая длилась около трех лет. Молодому драматургу посчастливилось (или нет?): свою первую пьесу он писал под руководством гения. А повесть около 70 лет пролежала в архиве автора и появилась только в посмертном собрании сочинении.

Станиславский видел главным в пьесе изображение «воли человека к перерождению, к разрушению старого мира в себе самом и в окружающем мире». Леонов в какой-то степени вторил ему: «На протяжении всей пьесы происходит своеобразный поединок между Черваковым и Бусловым. Черваков – своеобразный «философ» контрреволюции. Буслов – интеллигент, на протяжении пьесы в повседневной будничной работе находящий самого себя, научающийся использовать свои силы, которые до сих пор безрезультатно и напрасно бушевали».

Как известно, «Унтиловск» был поставлен В. Сахновским под художественным руководством К.Станиславского, прошел только 20 раз и был исключен из репертуара по идеологическим соображениям. Критики создали «Унтиловску» устойчиво отрицательную репутацию: мол, «мечтатели» Унтиловска не противостояли местному обществу, а были его неотъемлемой частью – таким образом, в пьесе не было представлено прогрессивное развитие, а только преодоление внутреннего разлада самого Буслова.

Спектакль меня сразу захватил. Азартом, куражом, какой-то полновесной актерской отдачей на сцене. Давно мне не приходилось видеть именно такого куража. Здесь была энергетика, драйв. Спектакль победил зрителя почти сразу.

Во время и после фестиваля ощущения от спектакля были вполне эйфорические. Однако если спектакль зацепил, то неизбежно начинаются размышления, часто эту эйфорию разрушающие. Бывает, проверив свои эмоциональные впечатления довольно жестким критическим анализом, сопоставив текст спектакля с текстом пьесы, приходишь к совершенно новому пониманию произведения. Действительно, эйфория прошла, более отчетливо проступили как сильные, так и слабые стороны спектакля, но впечатление некоего художественного открытия осталось.

Сценография спектакля решена в белом цвете (если не белое, то припудрено белым) и деревянных поверхностях. Художник спектакля Евгений Лемешонок стремится соединить бытовое начало и условную игровую стихию. Своеобразным действующим лицом становится хор (вокальные номера поставлены Игорем Тюваевым): в звуковую партитуру спектакля вплетены революционные песни, романсы, и неожиданным рефреном звучит песня «Небеса мои обетованные…» – как молитва всех жителей города, вопрошающих небеса о своем неведомом будущем. Сквозным мотивом становится и метель, там, за окном: все персонажи, приходя с улицы, повторяют: «Метет…» и посыпают себя бутафорским снегом, предусмотрительно приготовленным в разных местах сцены. И хоровое начало, и эта непрекращающаяся метель – суть культурные знаки русской жизни – проецируют далекие 1920-е годы на всю историю нашей страны.

Как-то в беседе Леонов пояснил странное, выдуманное слово «Унтиловск»: «Даже в названии пьесы передана эта временность, непрочность унтиловской спячки. Оно возникло… из английского слова untill, till – «пока, покуда», «до тех пор». Это звучит в спектакле. «Унтиловск» – город, который живет пока, город – ожидание, город – чистилище…

В центре сюжета судьба некогда ссыльного расстриженного священника Виктора Буслова (Николай Соловьев), теперь учителя в местной школе, человека сильного и слабого одновременно. С ним связана брезжащая надежда на иную жизнь и вообще на то, что человек проживает жизнь не напрасно. Когда в большом мире стали «выдумывать нового человека и запахивать новые земли», расстрига почувствовал в местном самогоне привкус гнили и решил, что «в Унтиловске может пригодиться и бывший поп». В его душе готова появиться новая вера: «Теперь делать надо руками… Сапожник – ковыряй сапог! Строитель – строй башни свои, шкраб – учи». Вот поэтому стал Буслов «шкрабом», собирается обучать пению местных комсомольцев. Отсюда и пение: сольное или хоровое, иногда с солирующим Бусловым.

Его прошлая жизнь связана с женой Раисой, и раньше, и сейчас воплощавшей все лучшее в жизни героя. Ее привлекла сила, его – слабость, беспомощность, необычайная тонкость и чистота. «Она была как скрипка Амати…», – бесконечно повторяет Буслов. А теперь Раиса – «напрасная мечта».

Своеобразной развязкой внутренней драмы героя становится продажа пианино, чтобы навсегда вычеркнуть Раису из памяти. Леонов однажды дал такое точное режиссерское указание: «пианино по сцене надо нести как гроб». Буслов хоронит свою напрасную мечту, которая столько лет согревала унтиловские снега и не давала возможности восстать против их власти. Если не вера в будущее, то хотя бы спокойствие приходят к Буслову только тогда, когда Раиса стала прошлым. Он может уверенно сказать: «Мне уезжать отсюда незачем». В спектакле, к сожалению, эпизод с «выносом» пианино в большей степени проходной, необязательный. Создается какое-то ложное впечатление, что Буслов готов примириться с Раисой, а она неожиданно и необъяснимо исчезла. Исчезла, как настоящая «несбыточная мечта». А была ли она?

Буслов, впрочем, не видится в спектакле слабым и даже мятущимся. Он по манере держаться, по стилю поведения, по отсутствию специфической характерности сильно отличается от всех остальных унтиловцев. Обилие ярких гротесковых персонажей к концу спектакля смещает Буслова из центра на периферию. Он постепенно становится не столько действующим, сколько наблюдающим. В тот момент, когда он, казалось бы, должен вынырнуть из унтиловской массы, он в ней словно теряется. Его соло в хоре – не диалог с миром, не противостояние.

Своеобразным «ревизором» подлинных качеств унтиловских граждан оказывается приезд Раисы Сергеевны (Нина Сидоренко), бывшей жены Буслова, сбежавшей от него шесть лет назад. Раиса в спектакле – некое неопределенное и неопределимое существо. Когда воздушная фигура в снежном вихре появилась в просвете двери, действительно, предчувствуешь звучание «скрипки Амати». Во втором действии она должна была бы предстать эдакой la femme fatale, катализатором будущих событий. Но характер Раисы показан в спектакле вяло, невнятно. Странно, что столь бесцветная женщина могла возбудить такие страсти. Страсти вокруг Раисы есть, а Раиса в них как бы и не участвует.

Раисе противопоставлена солдатка Васка, готовая любого пригреть около себя (Екатерина Жирова), красивая, яркая, разбитная. Раиса – мечта, Васка – реальность, Раиса – «скрипка Амати», Васка – сама матушка земля. У нее в спектакле есть даже «сольная партия» – хорошо, сильно исполненная казацкая песня «Черный ворон». Буслов вроде бы остается с ней после отъезда Раисы. Но это несколько противоречит и словесному ряду, и заданным характерам, поэтому выглядит немного неубедительно.
Удивительно проведена через весь спектакль роль Пелагеи Лукьяновны, няньки Буслова (Зоя Терехова) – это даже не игра, не мастерство, а сама жизнь, выплеснувшаяся на сцену.

Для Леонова очень важен человеческий фон, пожалуй, не менее значителен, чем искания главных героев. Так, в спектакле представлен целый ряд не скажу характерных, скорее комических персонажей этого фона. Некоторые работы, безусловно, интересны. Редкозубов (Артем Свиряков) в начале спектакля имеет абсолютно бенефисный монолог, а впоследствии практически становится статистом, хотя соединение в характеристике этого персонажа в афише слов «из мечтателей» и «заведует потребиловкой», само по себе должно создавать интересное столкновение. Отец Иона (Семен Летяев), Манюкин (Владислав Шевчук), Апполос (Алексей Попов) – по-своему, по-актерски убедительны, но сильно шаржированы их персонажи в спектакле. Иона похож на попа в атирелигиозной агитке. Апполос откровенно комикует. Мне кажется, это все-таки уступка желанию публики на любом спектакле обязательно посмеяться.

[Фото - Юлия Лебедева]
Леоновский материал страшно сложен: всегда трудно найти нужную интонацию, нужный ритм, – но и благодатен для актерской работы. Этот баланс, на мой взгляд, удалось найти Андрею Яковлеву, исполнителю роли Червакова. Черваков – типичный «человек из подполья». Есть почти дословные совпадения высказываний Червакова и героя Достоевского. Он страшен в своей ненависти к миру и жалок в своих чувствах к Раисе: «Мы любим вот это самое: жить… Я, например, совершенно естественно хочу жить для того, чтоб удовлетворить всей моей способности жить».

Молодой актер виртуозно балансирует между типичным для Леонова гротеском «унтиловского человечка» и подлинностью унизительной страсти к женщине, страсти, которая никогда не будет утолена. У Леонова в последней сцене обезумевший Черваков вопит: «Метель! А-а, во мне самом метель. Снега горят. И на ногах снег… И внутри снег… Унтиловск пожрал себя. Х-хе, посрамление Червакова». Здесь, в спектакле – он стреляется, потом оказывается, что только делает вид. Он жалок и взывает к состраданию. Потому что один способен заглянуть в бездну. Пока где-то вся страна собирается строить социализм, он заглядывает в бездну: «Впереди – ничего. Все прошло. Все проходит. Все пройдет… И ничего не будет. На всякий предмет есть своя дырка, незримо, но есть. Рождается предмет, рождается и дырка, жаждущая поглотить… великая дырка… в дырку летим, так чего же нам дырке этой радоваться!» И выхода из нее нет.

Этот смысл не заложен автором, он всплывает в спектакле. И делает именно Червакова стержневым персонажем.

Яркий, сильный спектакль заканчивается не так жизнеутверждающе, как у Леонова, где Буслов произносит в финале монолог-приговор Унтиловску. Нет, здесь Унтиловск без исторических и географических примет мыслится режиссером как «внутренний город», тот, который в каждом из нас. И покинуть его или остаться – зависит не от внешних обстоятельств. Но из пафоса спектакля понятно, что в этом «внутреннем городе» Унтиловске, в этой душевной неподвижности продолжат свое существование все эти четыре тысячи двести теплых живых людей, взывающих к «обетованным небесам».

Так, современен ли сейчас Леонов? И его «Унтиловск»? Как ни странно, да! Я уже не говорю об остроумном и необыкновенно свежо звучащем тексте – это удовольствие для любителей. Весь набор ничтожных унтиловских людишек по-другому предстал перед сегодняшним зрителем. Мы вглядываемся в них. Может быть, это мы: хорошие и плохие, уверенные в себе и сомневающиеся, мечтающие и циничные, – разные. Не герои… Но взывающие, взыскующие другой, может быть, более счастливой жизни.

А пока…Untill…