РАЗВЕ СО ВРЕМЕН ЧЕХОВА МЫ ПЕРЕСЕЛИЛИСЬ НА МАРС?..
«Наверное, я счастливый человек», – говорит о себе актриса Театра Афанасьева Анна Терехова. И это неудивительно, ведь в ее жизни гармонично переплетены и семья, и работа и есть духовные ориентиры, которые помогают время от времени возвращаться к себе и понимать, чего хочется, и что ценно на самом деле.
СТИЛЬ: Анна, у вас театральная семья. Мама – известная новосибирская актриса Зоя Терехова, ваша дочка тоже растет в творческой среде. У вас прямо настоящая классическая актерская династия?
АННА ТЕРЕХОВА: Мне было семь лет, когда начал создаваться Театр Афанасьева, который с детства стал моим вторым домом. И все люди здесь всегда были мои, родные, почти, как семья. Поэтому я никогда не мечтала «пойти по стопам» или что-то в этом роде – у меня это получилось само собой, как будто случайно. Я помню только, что после школы пыталась поступить на психологию, но когда пришла в институт писать сочинение, поняла, что здесь я учиться не буду, потому что вокруг совершенно чужие серьезные люди, со своим мировоззрением. Закрыла тетрадку и вернулась в театр, где у всех общие радости и горести, где мы вместе шутим и смеемся или живем очередной премьерой. Мама, будучи яркой характерной актрисой и великолепным педагогом от природы, на мое решение никак не влияла и в дальнейшем в мою профессиональную деятельность вмешивалась, только если я просила ее совета. Точно такая же история сейчас происходит с моей дочерью Машей. Она довольно своенравная девочка и раньше всегда говорила: «Я никогда не буду актрисой – в этой профессии всегда нужно делать то, что тебе говорят!» Но сейчас она подросла, поняла, что в нашей работе всё несколько иначе, и время от времени размышляет: «Мам, а может быть, мне пойти в театральный…» Я понимаю, что пока ей просто страшно выходить из привычной среды в какой-то другой мир, но всё, что могу сказать о других профессиях: «Я не знаю – давай, пробуй!»
Вне зависимости от того, какую профессию выберет ваша дочь, как вы думаете, ребенку полезна близость к театру?
Я думаю, да. Несмотря на то что разница между мной и Машей чуть больше двадцати лет, у меня было совсем другое детство. Мы гуляли во дворе, общались, прыгали в резиночку, а по телевизору смотрели только «Спокойной ночи, малыши» и «В гостях у сказки». А сейчас дети бесконечно находятся в интернете. Мне кажется, они совсем не читают. Ребенок же, выросшей в театральной среде, волей-неволей разговаривает правильно, потому что здесь никто не говорит «ложь», вместо «клади», «чо» или «звОнит». Опять же, просто так ребенку не скажешь: «Возьми-ка почитай Гоголя». Все-таки гоголевский язык сложноват. Увидев же спектакль на сцене, Маруся сказала: «О, мама, а Гоголь – это интересно». А еще, когда она была помладше, мы репетировали «Дядю Ваню» Чехова. Понятно, что маленький ребенок к этому равнодушен – ну и что, что Чехов. Но посмотрев нашу постановку, Маша, еще даже не умевшая читать, пообещала: «Когда я вырасту, я обязательно прочту Чехова». Кстати, прочла. Правда, пока не всего, но я понимаю, что даже если она что-то упустит, то это восполнят разговоры о литературе, истории – те темы, которые нам близки, которые мы обсуждаем с мужем и нашими друзьями. Словом, театр – это особое окружение, которое незаметно тебя воспитывает и дисциплинирует. Дети, которые здесь с рождения, учатся справляться со своим эгоизмом, потому что если висит табличка «Тихо! Идет репетиция!», значит, выбора нет, шуметь нельзя. Если с мамой и папой ребенок может позволить себе покапризничать, то в театральной среде он однозначно учится терпению, умению ждать, уважению к окружающим.
Вот только как привлечь ребенка к театру – хотя бы в качестве зрителя?
Главное – ничего не придумывать специально. Когда ты делаешь то, что интересно тебе самому, то постановка, вне зависимости от того, классическая она или современная, заряжена живой молодой энергией. Во всяком случае, на наших спектаклях очень много молодежи, и спектакли она смотрит очень внимательно. Я не видела ни одной эмоции из серии: «Ну сколько можно – три часа уже прошло!» Если же, пытаясь привлечь внимание молодого зрителя, режиссер берется изобретать какие-то «новые формы» или говорить на модные темы, но ему при этом нечего сказать, то спектакль проживет максимум сезон. И, кстати, имея в виду молодого зрителя, с «новыми формами» надо обращаться очень осторожно.
Почему? Детей и подростков как раз привлекает все необычное.
Дети многое понимают буквально – именно поэтому школьная программа основана на классике, где показаны фундаментальные человеческие ценности и взаимоотношения между людьми. Любое отступление может быть истолковано ребенком неверно. Лет пятнадцать назад Сергей Николаевич ставил «Гамлета», и в тот момент у нас в труппе работали актеры-близнецы Юра и Саша Дроздовы. Конечно, режиссер использовал такую замечательную находку и «раздвоил» Гамлета, показывая, насколько сильны противоречия, раздирающие его изнутри. После спектакля к нам пришло письмо от одной школьной учительницы, которую возмутило наше отношение к классике. Оказывается, после просмотра спектакля дети написали в сочинении, что в «Гамлете» были два брата – один добрый, другой злой, которые все время между собой конфликтовали. Учительница обвинила нас в том, что мы вводим людей в заблуждение, а мы сделали вывод, что любая режиссерская трактовка готового текста – это огромная ответственность, особенно перед молодежью.
А вам самой нравится экспериментировать или вы больше любите классику?
Меня привлекают пьесы, в которых не нужно мудрить. Цитируя советское кино, «всё уже написано до нас». Ничего нового с людьми не происходит. И не обязательно становиться с ног на голову, раздевать актеров или совершать что-то такое немыслимое, чтобы об этом рассказать. Может быть, я не очень хорошо знаю современную драматургию, но разве со времен Чехова мы переселились на Марс? Чехов писал, например, об отношениях между мужчиной и женщиной, и сейчас пишут о том же самом. Но, к сожалению, взяв в руки одну из современных пьес, я так ее и не дочитала: как-то неинтересно, пресно. Мне кажется что, что у писателя или режиссера должно быть в душе нечто особенное, и этого чего-то должно быть очень много: я пишу, потому что не могу не писать! А сейчас порой возникает такое ощущение: «Я пишу, потому что это неплохо продается». Радует то, что от настоящего искусства человек все равно никуда не уйдет. Как бы он ни прикрывался какой-то модой, как бы ни хотел чувствовать себя современным и продвинутым и смотреть какие-то спектакли только потому, что это мейнстрим, – рано или поздно он поймет, что душа-то на это никак не реагирует, не откликается. Гораздо честнее посмотреть выступление Цирка дю Солей – отличное шоу, масса спецэффектов. А в театре ты все-таки ждешь какой-то эмоции, чтобы что-то дрогнуло внутри. Я, например, если хочу разобраться в себе, погружаюсь в какое-нибудь классическое произведение или слушаю классическую музыку, потому что сегодня это именно то, что вырывает тебя из окружающего мира, круговорота забот и проблем и помогает сконцентрироваться на своих чувствах. По моим ощущениям, каждый современный зритель, уставший от калейдоскопа впечатлений вокруг, ждет именно этого – глубины, искренности, душевности.
Анна, вы с детства практически живете в Театре Афансаьева. Неужели никогда не хотелось, так сказать, сменить обстановку?
Для меня это было бы все равно что уехать из семьи. Я бы не смогла работать в другом театре с таким же спокойным сердцем и внутренним комфортом. У меня была возможность поступить на московский курс Петра Наумовича Фоменко (советский и российский режиссёр театра и кино, педагог, художественный руководитель Московского театра «Мастерская Петра Фоменко». – прим. ред.) – ему как раз нужна была такая девочка, как я. Но я сделала другой выбор и ни о чем не жалею.
А могли бы сейчас блистать на подмостках московских театров.
Может быть, может быть (смеется)… Но, наверное, в этом смысле я слишком консервативна. Мне кажется, этой профессией нельзя заниматься, если ты не любишь людей, живущих и работающих рядом с тобой. Все эти истории, о которых я наслышана от друзей из других театров, особенно в Москве, – это не для меня.
Закулисные интриги действительно существуют?
Говорят, да. Например, приходит в театр молодая актриса и готовится к первому выходу на сцену. И проходя мимо взрослой «примы», слышит: «Чтоб ты сдохла, тварь». Тут у взрослого-то нервы могу сдать. А представляете, каково это слышать по сути еще ребенку, который только что выпустился из училища и не составляет никакой конкуренции старшим коллегам. Понятно, что такое происходит не везде, но так бывает. И я не знаю, как в таком коллективе выходить на сцену и улыбаться, играть – это же будет фальшью, и зритель сразу это почувствует.
Вы сказали: «Петру Наумовичу как раз была нужна такая девочка, как я». А какая вы девочка?
Ну, тогда я была очень юная и очень пухленькая, килограмм на пятнадцать больше, чем сейчас – прямо-таки кровь с молоком. Ребята на капустнике даже частушку про меня сочинили: «А танцует – тух-тух-тух – прямо чистый Винни Пух!». Но такой я была года четыре.
Теперь про вас пишут, что вы «отстраненная и саркастичная».
Правда? Интересно, кто это пишет. Хотя, знаете, пожалуй, можно назвать меня саркастичной. Но ведь актеры здесь так давно друг друга знают, что у нас есть юмор «для своих». И со стороны он может показаться кому-то колким, язвительным. Но, слава богу, к нам приходят люди, близкие нам по духу: те, кто остается в театре, быстро понимают и подхватывают нашу манеру общения, шутят, общаются. У нас в коллективе нет такой дистанции: я здесь давно работаю, а ты молодая актриса, поэтому сиди и молчи. Наоборот, мы здесь все вне возраста и каких-то заслуг.
И вас не терзают никакие актерские амбиции?
Нет, никакие амбиции и творческие муки меня не терзают. До тех пор, конечно, пока тебе не дали новую роль, и даже еще не знаешь в каком направлении над ней работать. Вот тогда я превращаюсь в «настоящую актрису»: сижу ночами над текстом, думаю, что у меня ничего не получается, – именно так, как описывают работу актера над ролью. Потом, когда работа проходит или я как минимум поняла, куда двигаться, становится легче. В жизни я, наверное, и вовсе очень скучный человек. Потому что все эмоции остаются здесь, а дома мне бы посидеть помолчать – хочется тишины. Помню, как-то мы с мамой поехали отдыхать в Абхазию – так получилось, что я поехала без мужа и ребенка. Так вот, дней через десять после начала отдыха мама зашла в мой номер и сказала: «Аня, ты бы хоть разок на море сходила – ты зачем ехала в Абхазию?!» А я взяла любимую книжечку и в тишине и покое десять дней читала, и больше мне ничего не надо было. Это вовсе не значит, что я не люблю своих близких, – я их очень люблю. Но на данном этапе жизни мой идеальный отдых – это полная тишина и безвременье, чтобы даже не было понятно, день сегодня или ночь, и какое число, и какой год. Хотя может быть, я мечтаю об этом, потому что в жизни этого так мало. А дай мне дней двадцать покоя, я бы почувствовала, что хочу обратно.
А может быть, у вас просто все очень хорошо и не о чем мечтать.
Может быть, и так. Просто то, что я делаю, для меня абсолютно естественно, и я с удовольствием играю те роли, которые мне дают. У меня нет такого, что: «Ах! Я бы дивно сыграла Анну Каренину!». Или там Вассу Железнову. Хотя я не сомневаюсь, что если Сергею Николаевичу сказать, что о той или иной роли ты мечтаешь всю жизнь, то рано или поздно он эту мечту исполнит, потому что к своим актерам он относится с огромной любовью и заботой. Но я считаю, что по-настоящему мои роли и так ко мне придут. А какого-то внутреннего трагизма или надлома, с которым я грезила бы о серьезных драматических ролях, у меня нет. Моя мама, например, в этом смысле актриса более «настоящая». Она всё крайне остро чувствует изнутри: помню, когда она играла Аркадину, к ней целый месяц просто невозможно было даже подойти, хотя в жизни мама очень добрая и улыбчивая. Я же, пожалуй, более уравновешенная. И потом, Господь, наверное, знает, что я слабый человек и поэтому меня милует: мои близкие рядом, одиночества я никогда не знала, и даже моя прабабушка, которой сейчас 87 лет, к счастью, жива и здорова. Все друг друга любят – и дома, и на работе. А когда ты живешь в любви, трудно мечтать еще о чем-либо большем.