АЛЕКСЕЙ КАЗАКОВ: "НЕ ОСТАНАВЛИВАЙ МЕНЯ СЕЙЧАС!"

В свои 24 года актер Театра Афанасьева Алексей Казаков держит зрительные залы своей художественной речью, будит воображение слушателей в радиопостановках, учит владению словом и голосом студентов театрального института и играет на сцене Гоголя, вдохновляясь творчеством Фредди Меркьюри. Журналу СТИЛЬ Алексей рассказал, чего ждут люди от современного искусства, как выбирать для себя правильные спектакли и фильмы, и к каким творческим открытиям может привести человека хорошо развитое шестое чувство.

СТИЛЬ: Алексей, ваша первая большая роль – и сразу Гоголь, «Ревизор». Не испугались такой ответственности?

АЛЕКСЕЙ КАЗАКОВ: Нет, я люблю Гоголя. Когда поступал в театральный институт, меня спросили, кого я хотел бы играть, и я ответил: Плюшкин и Акакий Акакиевич – оба гоголевские персонажи. Меня всегда тянуло на такие возрастные роли, чтобы обязательно грим, седина какая-нибудь. Но о Хлестакове я, конечно же, тоже мечтал, потому люблю Михаила Чехова, а это была когда-то его первая знаковая роль.

- А каким вы сделали своего Хлестакова?

- Мне Сергей Николаевич Афанасьев на репетиции сказал, что такое Хлестаков: «Ощущение, будто ты – пробка от шампанского, которая вылетела и начала крутиться, как только Городничий пришел в трактир. Вечный двигатель, мотылек, «вертопрах», как его называет Городничий. Точнее всего легкость, пустоту и миражность этого персонажа, наверное, передал Михаил Чехов. Я постарался уловить это настроение и мой Хлестаков – это ребенок, вечный мальчик, который так и не повзрослел. Для него жизнь – игра. А вот деньги для него не важны. Важно то, что их дают, и любят самого Хлестакова в этом уездном городе, потому что в Питере его никто не любит. Мне кажется, сейчас это очень актуально, потому что все без ума играют в компьютерные игры: и в 30 лет, и в 40, и в 50, наверное, будут играть. Вечные дети, изображающие серьезность, а на самом деле живущие в своих компьютерах. Не зря же Гоголь писал, что частичка Хлестакова есть в каждом.

- Вы рассказали, каким видите современного Хлестакова, а как, по-вашему, выглядит современный театр вообще?

- Сейчас от нас, актеров, требуется бешеный ритм, постоянное движение: дальше-дальше-дальше-дальше. Я преподаю в театральном институте художественное слово, и для меня важен смысл, который содержится в каждом слове, но нужно понимать, что у большинства людей сегодня клиповое мышление – на мой взгляд, они потеряли фантазию. Современный театр с помощью света, декораций, пластических каких-то решений должен создавать картинку, а слово уходит на второй план. Зритель хочет видеть шоу, и мы должны заботиться об этом – делать чуть-чуть клоунаду, чуть-чуть цирк, сохраняя при этом глубину и внутренний смысл сценического действия.

- Это плохо?

- Думаю, нет. Это как «Три сестры» в «Красном факеле» – интересный же опыт, когда актеры общаются на языке жестов. Я когда смотрел спектакль, все думал, как они это делают. Наверное, в актерской практике нет слова «плохо» – есть слово «новое»: новый опыт, новая роль, новый режиссер. Поэтому я за то, чтобы театр двигался со временем, опережал его, предсказывал, что будет дальше. Правда, к так называемой «новой драме» я отношусь не всегда хорошо. Одно дело то, если это качественная постановка – допустим, нашего Кирилла Серебренникова или англичанина Мартина Макдонаха. И совсем другое, если основой новой драмы становится мат. Мат – он по-своему очень энергичный, и при его использовании происходит своеобразная актерская подмена: внутри ничего нет, а мат сказал, и все сразу поперло.

- Если зрителю представляют новый, современный продукт, то как определить, качественный он или нет?

- Ричард Гир в одном интервью рассказывал про маму своего друга, которая придерживалась всю жизнь здорового образа жизни, – сейчас ей 76 лет и у нее рак. А отец друга ел и пил, что хотел, делал, что хотел, и вот ему уже за 80, и он чувствует себя отлично. Так что жизнь надо проживать такую, какую ты хочешь. И смотреть, что хочешь, в том числе. И давать увиденному свои оценки, тем более, что интернет позволяет делать это каждому. Хотя это забавно, когда читаешь, скажем, комментарии к спектаклю по Вампилову – вот, мол, какой дебил, написал пьесу об алкашах. Хочется сказать: «Вы этого «дебила» почитайте для начала». И все-таки хорошо, когда зритель имеет свое, не навязанное никем мнение. А то сегодня считается, что фильм получивший «Оскар» - лучший. Почему? Например, Американская киноакадемия дала Леонардо ди Каприо «Оскар» за роль, построенную на технике первого курса театрального института – «игра в предлагаемых обстоятельствах». У Ди Каприо есть масса других, замечательных, разнообразных ролей, которые просто перечеркнули, выделив именно «Выжившего». Хотя, с точки зрения, режиссуры и операторского искусства, это, безусловно, прекрасный фильм. И Том Харди там клевый.

- А вы за какую роль хотели бы получить высшую награду?

- Моя тема – это маленький человек. Гоголевский Башмачкин, Хлестаков, князя Мышкина хотелось бы сыграть, хотя пока не знаю, получится ли у меня Достоевский.

- Наверное, чтобы получилось, нужно вдохновение. Откуда вы черпаете творческую энергию?

- Я за то актерское мастерство, которое начинается с «застольного» периода, когда ты делаешь логический разбор персонажа, каждого его слова. Потом нужно вдохнуть в это жизнь. У Михаила Чехова есть такая техника «общение с персонажем», когда ты, например, проснулся утром и думаешь: «А как бы себя сейчас чувствовал Хлестаков?» И так весь день, в процессе всех дел. Глядишь, к вечеру тебе Хлестаков и ответит. А вообще, в профессии актера есть что-то сверхъестественное, бессознательное, по Станиславскому. Поэтому вдохновение – это процесс отчасти мистический. У меня в «Ревизоре» поначалу был жуткий затык, потому что ритм задали бешеный, сроки маленькие, а мне тяжело в этом существовать – ничего я не мог из себя выдавить, Сергей Николаевич даже злиться начал. А потом я начал слушать музыку. Нашел «песню персонажа» – Фредди Меркьюри Don’t Stop Me Now – и понял, что это и есть Хлестаков: «Не останавливай меня сейчас!» Это был толчок. А потом я пришел на репетицию, на меня надели костюм, наклеили усы – и пошло. Вот, нашел ключевое слово, как это описать – интуиция!

- Интуиция?

- Да, человеческая природа, область бессознательного – в актерском мастерстве это самое главное. Художник свою природу может выразить в картине, математик – в составленной им формуле. А у актера интуиция работает, когда он увидел что-то в жизни, и должен запомнить: интересную мимику, необычную пластику, ощущение, которое было, когда я слушал какую-то песню, впечатление от фильма. Профессиональный актер наблюдает и ловит впечатления из жизни автоматически, это происходит интуитивно. Интуиция , или шестое чувство, подталкивает тебя в нужное русло, в нужный коридор: ты иди по нему, и не забывай включать светильники, чтобы не темно было. А там уже ярче-ярче-ярче, ковры, люстры, и все, что хочешь. У режиссеров интуиция развита вообще блестяще. И у женщин, говорят, тоже неплохо. А вот когда она не работает, начинается творческий кризис.

- Алексей, вы так молоды, а уже преподаете в театральном институте. Уже есть, что передать молодому поколению?

- Так получилось, что мастер, который меня выпустил, позже пригласил меня преподавать актерское мастерство. Потом, в связи с тем, что у меня были определенные успехи в художественном слове, меня пригласили на кафедру речи. На самом деле, ничего необычного в этом нет. Я чувствую в этом больше саморазвития, чем преподавания: пока я сам учился, то какие-то вещи не замечал, а теперь подмечаю их, обращаю больше внимания. Студентам говорю: «Чему я могу вас научить? Это творческая профессия: вы или любите свое дело, или нет. Я могу вас только подтолкнуть куда-то». Наверное, мне помогает то, что я разговариваю со студентами приблизительно на одном языке, нахожусь в одном с ними интеллектуальном поле. Хотя иногда говорю им: «Вы, поколение Google, обалдели? Вы сейчас можете по любому поводу в интернет залезть». Просто, когда я учился, у меня не было смартфона, и я, чтобы получить какую-то новую информацию, шел в библиотеку, читал книги или только дома залезал в интернет и искал информацию. А сейчас информация в руках у каждого, и лень туда заглянуть. Нет желания черпать новое. Поколение, родившееся в конце 90-х, начале 2000-х, вообще стало мало читать. Я веду подготовительные курсы для абитуриентов – они приходят все менее и менее читающие. Спрашивают: «Что нам взять для поступления?» И нужно им назвать не просто автора, а произведение и даже конкретный кусочек, который надо выучить.

- Ваше увлечение радиочтением выросло из ваших занятий художественным словом?

- Можно сказать и так. Отличие в том, что художественное слово подразумевает общение со зрителями. У меня есть литературно-музыкальный спектакль по произведениям Булата Окуджавы, в котором я 55 минут общаюсь непосредственно с залом. А на радио нет контакта с людьми – есть только голос, в который ты можешь попытаться вложить все, что с тобой происходит и, кроме того, попытаться пробудить фантазию слушателя. С точки зрения актерского мастерства это интересно в плане владения своим голосом, разнообразия мелодики речи. А еще мне это нравится потому, что с Окуджавой, например, мы ездили по Новосибирской области, выступали в деревнях, и меня поразило, насколько охотно там публика впитывает то, что мы показываем. Это не то, что в Новосибирске зрители сели: «Ну, давайте, развлекайте нас!» Обычно так бывает на сдаче спектакля – приходит «развращенный зритель» (так я называю всяких критиков, потому что они все уже видели), и их надо удивлять. В области я ощутил, что люди просто рады тому, что перед ними выступают. Мне кажется, это именно то, с чего начинался театр. В Греции, например, все же знали мифы, которые Еврипид и Софокл делали основой своих сюжетов, но все равно приходили в театр и целыми днями смотрели эти пьесы, потому что имели в этом внутреннюю потребность. И у меня есть ощущение, что сейчас внутренняя потребность в речи, в богатстве слова и смысла, в чтении книг, в искусстве в целом – у людей снова появляется.

- Почему?

- Да надоело всем смотреть телевизор или интернет. Сколько можно поедать информацию глазами? Аудиокниги, радиоспектакли – все это становится популярным неспроста. Яркой картинки нет, но включается слух, и у человека начинает работать фантазия. Ведь воображение включается не когда мы смотрим, а когда – не смотрим. Уставимся в одну точку в потолок, и там появляется Таиланд или какие-нибудь райские кущи, а которых мы отдыхаем и расслабляемся (смеется). Я очень надеюсь, что творчество, связанное со словом, вообще будет возрождаться: литература, радиоспектакли, или вот мультфильмы. Да, там есть яркая картинка, но вспомните советские мультики, голоса персонажей. Как актеры делали это практически без технических средств для изменения голоса – так, что эти фразы вошли в наш обиход? Вот это владение словом и голосом! Я – за такое искусство.