Над пропастью во рже
Режиссер Сергей Афанасьев пустил ко дну династию пароходовладельцев Железновых.
ГОРОДСКОЙ драматический театр открыл сезон премьерой спектакля «Васса Железнова». Пьесу Максима Горького интерпретировал художественный руководитель театра Сергей Афанасьев. Не юбилея великого пролетарского писателя ради, а токмо волею богов, пославших на главную роль актрису Анастасию Неупокоеву — дебютантку на профессиональной сцене, талантливо сыгравшую женщину, которая вообразила, будто может не только выжить в самых суровых условиях, но и подчинить себе жизнь.
A limine внешне Васса в исполнении Анастасии Неупокоевой уловимо похожа на Марию Андрееву, если брать в расчет неулыбающиеся образы музы Горького. Карточку, где она запечатлена полуанфас (сосредоточенно и гордо смотрит в сторону, губы плотно сжаты, на лбу изящно выложен непокорный завиток). Знаменитый портрет работы Репина, на котором актриса предстает роковой женщиной — самоуверенный взгляд, ум, стиль, уверенность, твердость (писатель Куприн, впрочем, считал, будто живописец «придал ее лицу такое отталкивающее выражение, что оно кажется неприятным»). И, конечно, фотографический снимок в паре с Горьким, так и не перенесенный художником на холст: Мария Федоровна в черном платье и шляпе эффектно восседает в кресле, а подле нее, попирая ступени сапогами с высокими голенищами, призадумался Алексей Максимович. Такую женщину не зря называли «товарищем Феноменом». Васса Неупокоевой не менее феноменальна.
Она непривычно молода (во избежание последствий порванного шаблона режиссер рекомендует заглядывать в текст, где черным по белому написано «лет — 42, кажется — моложе»), харизматична и невероятно импульсивна. Хочется добавить «красива», но определение это с резкой, грубоватой и прямолинейной пароходовладелицей как-то не вяжется. Застань мы Вассу в иной шкуре и обстоятельствах, непременно бы восхитились ее природной красотой, женственностью, магнетизмом. Но мы встречаем героиню в череде бедствий и мрачных событий, когда пропасть под ногами уже разверзлась. Говоря заданным сценографическим образом спектакля языком: корабль дал трещину, и судно идет ко дну. На палубе еще кутят пассажиры, еще гремит басами оркестр (у Афанасьева буквально бубен и гитара, взвинчивающие до апоплексического fortissimo пьяную «Барыню» беспечного прожигателя жизни Прохора Храпова), но трюм уже заполнен мутной водой и капитан на своем мостике точно знает, что завтра здесь всем без исключения придется кормить рыб.
В Вассе больше нет непоколебимой уверенности и железобетонного спокойствия полноправной хозяйки жизни. Она еще в состоянии приструнить нерадивого дочкиного кавалера, но уже не способна повлиять на саму дочь. Еще может схватить за глотку, но уже не в силах накинуть на рот платок. Еще шустра распихивать по чужим карманам ассигнации, но уже руки коротки по-серьезному вершить судьбы. Васса нервозна, взвинченна, возбуждена так, что постоянно срывается на рукоприкладство и крик. Агонизирует, будто переживает то, что по-английски называется «near death experience» — «предсмертное переживание». Если раньше она хладнокровно действовала по принципу, четко сформулированному Саввой Морозовым («Если кто станет на моей дороге, перейду и не сморгну»), то сейчас вынуждена постоянно замирать и оглядываться. Зябнет, дергается, сжимает кулак, пока костяшки не побелеют. Пронзительно, до прожига, смотрит в глаза. Слова рубит, выплевывает, бросает в лицо собеседника, точно пощечину. Кривит рот в улыбке, больше напоминающей оскал. Ссутулившись от осточертевшего груза, мечется по дому, точно в клетке зверь. Когда невестка Рашель (Татьяна Скрябина) уличает в ней звериную природу («дикий ваш разум», «звериное сердце», «да что вы — зверь?»), открещивается так рьяно, что зритель бесповоротно убеждается: зверь и есть. Движимый не чувствами, но инстинктами. Загнанный в угол, потому особенно опасный. Переставший обороняться и решивший нападать — по большому счету, терять уже нечего. Нет ни иного выхода, ни времени. За спиной у Вассы маячат миллионы, крепкое хозяйство, семья, но все это лишь ширма, которой героиня прикрывает страшную пустоту. Дело, репутация и маленький внук, к ногам которого Вассе вдруг вздумалось сложить свое наследие и наследство, — единственное найденное Железновой себе оправдание, зримое обоснование ее скверной жизни, ложное алиби, развязывающее руки. Столь же «страшной фигурой» в спектакле окажется Рашель: она оправдает человекоубийство социалистической идеей и революционной перестройкой. Вроде бы пустит пулю в классового врага. На самом же деле разобьет зеркало, увидев там невыгодное для себя отражение. Столкнувшись в одном пространстве, Васса и Рашель звериным чутьем опознают друг в друге равноценных противников — двух идущих по трупам «железных женщин». И, конечно, обе сработают на опережение. Просто свинец окажется чуть быстрей и убедительней, а образ «красной Маты Хари» сообразней новому времени, где невенчанные жены, эмигрантки, шпионки и авантюристки с породистыми ноздрями и не по моде сколотыми на затылке длинными волосами начнут править историю. Кому, как не Горькому, написавшему использованный режиссером Афанасьевым второй вариант «Вассы Железновой» в 1935 году, знать их невиданную силу?
Но это будет потом, пока же эра не сменила эру, в доме Железновых все не по-людски. Не просто вверх дном, а супротив уму и сердцу. Это даже не дом. Не воспетый семейный очаг, согревающий всех теплом любви. Это — несгораемый шкаф, где влачат свое никчемное существование вымороженные души. Холодный железный ящик, призванный не столько защищать от воздействия извне, сколько хранить грязные тайны, скрывать темные делишки его обитателей. Впрочем, к моменту встречи со зрителем металл проест ржа, а отношения — насилие и скверна. Стальная домовина скукожится до обычного деньгохранилища с ключом и дверцей — едва ли не единственное и вполне говорящее украшение интерьера, воплотив образ подлинного «хозяина» дома. Главной же метафорой пространственного решения «Вассы Железновой» (художник-постановщик — Владимир Фатеев) станет безвозвратно коррозированный корабль, бурые потеки на бортах которого теперь не выдать за благородную патину, как не вернуть утраченный смысл семейному делу.
ДА и о какой семье речь, когда обитатели дома-корабля люто ненавидят друг друга? Отношения между членами этого сообщества столь извращены, столько хитро переплетены между собой, что правых и виноватых уже не сыскать, не отделить причин от следствий. Даже самая обычная семейная встреча за чайным столом у Железновых превращается в безумное чаепитие, где каждый сходит с ума по-своему. Рисует кипятком окружность против часовой стрелки, будто снимает с семьи защитный круг, дурочка-Людмила (в исполнении Надежды Фаткулиной отнюдь не милое создание с мечтами и странностями, но достаточно агрессивное, навязчивое, упрямое и экспансивное существо, которое под занавес будет осквернено морально и физически). Не к месту откровенничает Васса. Варится в собственном яде Наталья (Инна Исаева). На коленях шпарит к поставленной на пол чашке непутевый Вассин брат Прохор (Савва Темнов) — безумный и озабоченный, как мартовский заяц, правда, не столь безобидный. Ему для хорошего инцеста и отец сошел бы за невесту, но под руку, как назло попадаются то племянницы, то служанки (большая радость спектакля — горничная Поля в исполнении Нины Сидоренко, превратившая свой маленький выход в самостоятельную интермедию, крайне смешную и уморительную). Имеется также опустившийся капитан Железнов (Семен Летяев), но про него разговор отдельный.
Отношения Вассы и ее супруга — тайна за семью печатями. Кажется, что любила. Доподлинно известно, что зверски бил. Сейчас в противовес своей выросшей в авторитете супруге погряз в разврате и спился. Между ними, безусловно, бездна, но полная такой хтоники, такой болезненной страсти и агрессии, что когда Васса опускается перед ним на колени, в глазах Железнова мелькает бешеное возбуждение. Васса знает, как усмирить его демонов, но не доставит ни ему, ни себе этого удовольствия. Лучше убьет, чем повернет реки вспять. Лучше прильнет к его сапогу.
С сапогами выходит достаточно интересно. Сапоги наравне с косовороткой и широкополой шляпой были обязательным элементом «демократического» гардероба Максима Горького. Мягкие кавказские или смазные, обязательно с высоким голенищем, чтобы заправлять штаны, — привычка, благоговейно копированная многочисленными подмаксимовиками. Сапоги регулярно служили Горькому штрихом к портрету героев (как-никак «сапоги для мужика были самый соблазнительный предмет»), но именно во втором варианте «Вассы Железновой» обратились в страшный знак. «В семнадцать, когда была беременна Федором, за чаем в троицын день — девичий праздник — облила мужу сапог сливками. Он заставил меня сливки языком слизать с сапога. Слизала. При чужих людях», — говорит главная героиня. Режиссер и художник спектакля «вгрызаются» в этот жуткий флэшбэк и встраивают сапоги в «тело» и сценографию постановки.
Кряжистые кирзачи шеренгой кочуют по обиталищу Железновых, мозолят глаза, «кричат» о попранной свободе и подавленных чувствах, ужасе и безысходности, тотальной отчужденности и нелюбви. Ассоциативно отсылая и к супругу Вассы, Сергею Петровичу, его жесткому ролевому поведению, и к деформированным отношениям внутри семьи, превращаются в символ грубости, агрессии, беспощадности и жестокости. Когда-то капитан Железнов своими грязными сапожищами растоптал человеческое достоинство жены, теперь Васса, устав обнимать сапог, который давил ее годами, властвует и доминирует сама. И ее элегантный каблук впивается и корежит ничуть не слабее мужнего. Недаром ближе к финалу дети послужат главному закону кармы и пришлют «человеческой женщине» свою недвусмысленную ответочку. Страшнее всего будет та, в которой полоумная Людочка вдруг обернется лисой и примется слизывать сливки с сапог на глазах у окостеневшей от ужаса матери. Умные люди по случаю вспомнят о богатейшем словаре Уильяма нашего Шекспира (не набалмошь, разумеется: Сергей Афанасьев охотно подковывает спектакль по Горькому цитатами и аллюзиями на трагедии британского гения), где слово «лиса» («fox») употребляется в значении — меча, кинжала, обагренного кровью клинка. Хитрая, изворотливая Васса Железнова, став подлинным воплощением возмездия, становится и жертвой оружия, и его рабыней. «Гнусности, которым вы меня учите, я применю к делу — и превзойду своих учителей», — как говорил один шекспировский персонаж, тот самый, что требовал фунт человеческого мяса за просроченный вексель. Васса уже ничего не потребует. Другие дела нынче у барыни.
Юлия ЩЕТКОВА, «Новая Сибирь»
Фото Виктора ДМИТРИЕВА