ТРИ СИРОТЫ В ПРЕДЧУВСТВИИ НЕСЧАСТЬЯ
ТАТЬЯНА ШИПИЛОВА – КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ НГДТ
20 марта - день рождения Театра Афанасьева.
Дааа, живут в душе "воспоминания, слова любви, слова признания..."
Мои впечатления о спектакле "Три сестры" (2008)
"…Женское предназначение — любить и рожать. Или маршировать под жестокую барабанную дробь века? У сестер Прозоровых не было выбора: за спиною - погост. Поэтому так саднит душу их сиротская песня."
У режиссера Сергея Афанасьева есть преданные поклонники среди самых строгих критиков. В том числе и столичных. А в родном Новосибирске относительно недавно в Доме актера на открытии фотовыставки, посвященной 20-летию его театра, и вовсе случился эпизод забавный, но очень показательный. Когда в своем спиче известная театральная деятельница задала собравшимся риторический вопрос «Представьте себе на мгновение, что театра Афанасьева в городе бы не было?!», те ответили единым выдохом: «Ужас!»
В тридцать лет он создал свой театр, и костяк труппы превосходных артистов-единомышленников сохранился до сих пор. Поставил более 50 спектаклей. Многие из которых помнятся словно увиденные вчера. Я имею в виду не оставшиеся в памяти «живые картины», а эффект художественного открытия и эстетической радости, который эти спектакли несли зрителю.
Кроме того, Афанасьев поставил (за исключением одной пьесы) «всего Чехова». И вот премьера «Трех сестер». По Афанасьеву — «3 сес.3» . Безусловно, для Новосибирска театрального — событие. И потому что Чехов, скажем кратко, афанасьевский «конек», и потому, что этой работой отмечено 20-летие театра, а сам режиссер в программке высказался о ней так: «Спектакль «3 сес.3» для нашего театра — последний этап чеховского пути. Чехов определил лицо театра, способ его существования, стилистику, в конечном итоге и художественное направление театра. Финальные слова пьесы можно определить как некий вопрос, который театр ставит самому себе».
Словом, Сергей Афанасьев даже в постановке чеховской пьесы, имеющей огромную сценическую историю и «бурное настоящее», — «сам себе контекст».
…А прочел он ее, на мой взгляд, так, что теперь трудно представить, о чем можно говорить дальше?.. Этот спектакль по его окончании показался мне в каком-то смысле большой и жирной точкой в нашей общей истории с Чеховым.
Теперь я понимаю, что это просто шок, и он постепенно проходит. Но жестокая проницательность некоторых открытий, расширение привычных границ, за которые заглянул театр в этом спектакле, и особенно финал находятся для русского человека за неким ментальным болевым порогом. Пьеса, написанная в 1900 году, безо всякого насилия над ней проецируется здесь на веcь XX век, а каким он был для России, — известно...
Светлана Галкина, Татьяна Меньших и Снежанна Мордвинова
Милые сестры — Ольга, Маша, Ирина (звезды театра Афанасьева — Светлана Галкина, Снежанна Мордвинова, Татьяна Жулянова — показали себя здесь как большие актрисы), они действительно милые, интеллигентные, изящные — чеховские!..
Но от светлого дома Прозоровых со множеством цветов (на наших глазах в полутьме какие-то люди уносят в глубь сцены оконные рамы) осталось только трюмо да несколько венских стульев меж стволов безжизненной (кладбищенской?) рощицы безлистых берез, также тонущих в полумраке. И еще — пока не приступит к исполнению хозяйских полномочий жена брата, Наташа, на березах — фотографии Чехова и зеркала, в которых в разных ракурсах отражаются персонажи. (Художник Виктор Янсонс не впервые чуткий соавтор Афанасьева.)
…Барабанная дробь. «Равняйсь, смирно!»
И они выходят: в трауре, с гвоздиками, — в их отрешенные, скорбные лица боязно вглядываться. Сестры на самом деле только что вернулись с кладбища: их отца, бригадного генерала, похоронили ровно год назад, пятого мая, — в Иринины именины. Так что 20-летие младшей совпало с годовщиной его смерти.
Круглые сироты (мать давно в Москве, на Новодевичьем), они садятся на эти самые венские стулья и поют — под дых — Пелагеино покаянное: «Отжил я свой век, да не так, как человек, горе горюя, беду бедуя. Пойду я в монастырь, там буду я жить и Бога молить. А мне Бог простит, что в свете согрешил. Страшный суд придет — ответ всем будет...»
Будто сами готовятся к смерти… Или все-таки к жизни? И — в Москву! В Москву!..
Потому как следом, под зачин няньки Анфисы (Любовь Дмитриенко), начинают по-девичьи примерять к себе «Кабы я была царица…» Но получается ещё безысходней — трагическим эпиграфом к судьбе, когда после сестриных «наткала бы полотна» и «приготовила бы пир» Ирина спотыкается: «Я б для батюшки-царя…» и замолкает.
Нет, не дано ни одной из них прожить нормальную — человеческую — женскую судьбу.
Еще и потому, что через монотонный абсурд дня текущего (с преступно досужим философствованием мужчин) уже проглядывает лик страшный и кровавый. «Век-волкодав» пока не «кинулся на плечи» сестрам, и в спектакле нет сквозной метафоры на эту тему, но его багряные метки и намеки мы узнаем безошибочно. Шуточный танец Ирины (протестующей против «бессмысленного» труда) с шарфом напоминает революционные экзерсисы Айседоры Дункан. Решительно берущая власть в доме Наташа (точная работа брызжущей витальностью Юлии Миллер) свои безвкусные одежды — желтую атласную кофту и вишневый пеньюар — заменит в конце концов униформой Швондера — черной кожанкой и кепкой… Неожиданно, но логично в этом контексте с издевательским подобострастием Маша вдруг бросается на колени и целует ей руки — благодетельнице и будущей хозяйке жизни…
Платон Харитонов (Андрей) и Юлия Миллер (Наташа)
От этих небезобидных деталей становится не по себе: обычно, читая Чехова, смотря спектакли, мы мало задумывались, а что у генеральских дочек впереди? Да, им «хочется жить», да ведь годы-то какие надвигаются?!
Здесь иначе: в финале второго акта (после того как Наташа проводит «уплотнение», переселяя Ольгу и Ирину в одну комнату, и в открытую едет кататься с Протопоповым) истошный крик сестер, заблудившихся во мраке кладбищенской рощи, переходит в истерику бьющихся о черную стену камеры узниц: «В Москву! В Москву-у-у!..»
А уж когда в четвертом акте, в сцене прощания с военными, сестры переоделись в серые фуфайки и грубыми бесцветными голосами запели странную, однако широко известную в СССР песню про парня — то ли просто робкого недотепу, то ли… энкавэдэшника: «На закате ходит парень/ Возле дома моего,/ Поморгает мне глазами/ И не скажет ничего. /И кто его знает,/ Зачем он моргает?», — то слушать ее было совершенно невыносимо.
Несчастные женщины, несчастная страна…
Афанасьев назвал свой спектакль постмодернистски «3 сес.3»: как бы говоря о неком свободном принципе освоения чеховской драмы; а может быть, делая ссылку на современные компьютерные технологии: мол, и в наше время все также не просто — «Три сестры» — on-line. Предлагаю еще вариант: «3 сес.3» — это строчка из описи или инвентарной книги, ну, допустим, какого-нибудь колхоза. Коллективного хозяйства.
А Несчастье — это словечко Фирса из «Вишневого сада». Что оно означает, он вслух говорить не хотел. Хотя все поняли. И подумали о странности такого взгляда на «волю»…
В этом щедром на открытия чеховском спектакле ГДТ многое, на мой взгляд, может объяснить еще одна реплика старого слуги, адресованная Гаеву, а потом уже опосредованно — «вечному студенту» Пете Трофимову: «Эх ты, недотепа!» Это относится ко всем мужским персонажам афанасьевской постановки. (Волевое мужское начало, ответственность за себя и других, судя по всему, иссякло в этих стенах со смертью генерала Прозорова.)
Андрей (Платон Харитонов), которому сестры вначале еще прочат карьеру профессора, появляется на сцене по-домашнему в исподнем, с балалайкой, а не со скрипкой (автор представляет его скрипачом). На лице — малахольная, безвольная улыбка всеобщего любимца: сестры заласкали и затискали его, в том числе и возлагаемыми надеждами. Освободившись «от гнета» отца, он, похоже, деградировал еще до встречи с Наташей. И его дискомфорт в браке — в большей степени реакция на новый гнет, а не на утрату перспектив и иллюзий. Потому так идиотически равнодушен он к «сопернику» — Протопопову (безжалостная метафора Наташиной измены — одинаковые тряпичные куклы (Бобик и Софочка?), с которыми одновременно «по-отцовски» водятся Протопопов и Андрей).
Сергей Новиков (Вершинин)
Восхитителен в роли Вершинина Сергей Новиков. Он мягок, сентиментален (глаза сияют слезой, когда говорит о высоком) и чувствен (его волнует «запах женщины»). У этого Вершинина уж точно в молодости (да и сейчас!) при всей малообразованности его фирменное философствование служит инструментом обольщения. И результат налицо (режиссер выводит на сцену новый персонаж): безумная жена Вершинина (Ирина Ефимова) «с выражением» проговаривает те же тексты. Хотя не исключено, что автором «идей» является именно она…
Когда Чебутыкин Владислава Шевчука признается, что не помнит, любил ли он матушку сестер Прозоровых, мы догадываемся: это не дань деликатности, он, раздавленный собственной никчемностью и алкоголем, действительно не помнит. В общем-то никчемен импозантный и статный Кулыгин (Константин Ярлыков). А Тузенбах (Павел Поляков) и Соленый (Юрий Чепурнов) здесь тайные враги с уравнивающим их свойством: исподтишка — под покровом ночи либо шутки — жестоко расправиться с конкурентом.
…Женское предназначение — любить и рожать. Или маршировать под жестокую барабанную дробь века? У сестер Прозоровых не было выбора: за спиною погост. Поэтому так саднит душу их сиротская песня.
Источник: https://vn.ru/news-svs_84990/