ВСЕГДА ЛИ ПРАВ ХУДОЖНИК?

«Вечерний Новосибирск» №46  
15.11.2019   Светлана Фролова

Вряд ли есть в Новосибирске театралы, хотя бы однажды не побывавшие в Новосибирском городском драматическом. 

Новый сезон здесь открылся премьерой комедии «Горе от ума», которую когда-то написал приятель и современник Пушкина, другой Александр Сергеевич — Грибоедов.

«Это та самая пьеса, которая нравилась Пушкину. Он ее даже цитировал в своем романе «Евгений Онегин», — говорит Сергей АФАНАСЬЕВ, режиссер-постановщик спектакля, художественный руководитель НГДТ. Между действиями комедии мы решили выяснить, всякие ли «новые формы» одинаково полезны зрителю и всегда ли прав художник. Особенно если этого художника зовут Адольф Гитлер.

В Новосибирске закончился первый фестиваль современного театра «ХАОС». Но, несмотря на наступающие со всех сторон к столице Сибири инсталляции и арт-объекты, с пьесой Грибоедова в НГДТ обошлись как всегда более чем бережно. То есть в первую очередь сохранили оригинальный поэтический текст. На сцене все та же, известная со школьных времен, любовная история и все тот же монолог идеалиста Чацкого. Но текст вдруг начинает проявлять, казалось бы, совсем новые смыслы. И чем быстрее крутится придуманная художником Евгением Лемешонком «карусель поездов», тем больше этих самых смыслов и значений проявляется в знакомом до боли тексте. 

— В «Старом доме» ставят «Идиота», у вас — «Горе от ума»…

— Один очень высокого ранга чиновник как-то сказал: «Мне так твои молодые ребята понравились в «Идиоте»!» Вот совсем у людей уже все в голове смешалось. Так что какая, в сущности, разница, «Идиот» у нас идет или «Горе от ума», Грибоедов или Достоевский? Это раньше было важно. Но сейчас уже перестает иметь значение.

— Перестает иметь значение, что ставить режиссеру?

— Для меня имеет значение, для других нет. Потому что текста все равно нет. Недавно смотрел несколько спектаклей московских величайших театров по классическим произведениям. И не то чтобы с текстом безобразно поступают… его просто нет. Есть название, автор, а текста нет. Две-три фразы оставляют — для того чтобы постебаться над зрителем, который пришел посмотреть или послушать Толстого или Брехта. А все остальное уходит… в топку, в творчество. Вернее, в отходы, в утиль, в мусор. Потому что есть ведь «Я». При чем здесь Чехов, Толстой или Грибоедов? «Я» же пришел в театр ставить.

Считаю, что в наше время режиссерская задача — просветительская: помочь зрителю прочитать, понять классическое произведение. Я никогда не ставил себя на один уровень, например, с Грибоедовым. Наша задача принять и передать. А то, что у некоторых возникает ощущение, что они могут встать на один уровень… Знаете, есть такой великий критик и театровед Татьяна Москвина. Думаю, она одна из последних специалистов дает трезвую оценку театру. И вот она как раз написала в одной из своих рецензий, обращаясь к людям, которые ставят себя на один уровень с Чеховым, Толстым, Грибоедовым, режиссерам, которые считают, что они вправе вступить не то что в соавторство — в редакторство, — переписывают, пишут свой текст, — обращаясь к ним, она сказала: «Покайтесь, пока не поздно». И дело тут не в фанатизме и не в преклонении перед классиками. А в том, что сегодня умение понять и оценить достоинство текста — вот это талант. А не «выпилить» себя. Тем более имея статус такого воинствующего дилетанта, который пришел в профессию, потому что он так захотел, в явочном порядке. Пришел и сказал: «Я — режиссер». И начал заниматься режиссурой. 

— Говорят, художник имеет право на все. А кто присваивает звание художника?

— Да вы и присваиваете! Потому что любой театр существует благодаря выбору публики. Не потому что эти самые художники такие сильные и талантливые, а исключительно благодаря выбору публики.

— Вот сейчас в «Старом доме» по итогам фестиваля «ХАОС» написали «Манифест современного зрителя», в котором зафиксировано — мол, нужно полностью доверять актеру и режиссеру…

— Полностью доверять нужно только себе. Нельзя полностью доверять кому-то. Мало ли куда тебя позовут? Помните, был такой замечательный художник Адольф Шикльгрубер (имеется в виду Адольф Гитлер. — Прим. авт.). Он тоже как-то выступил с манифестом. Позвал за собой народ; народ, полностью доверяя ему как художнику (кстати, я видел несколько его рисунков — неплохие, может, надо было оставаться гуманитарием?) — пошел. Куда пришел? Все знают куда.

— Но, может, увлечение современным искусством — это такое временное явление. Люди ведь тоже не идиоты?

— Вот вам хорошо. Вы можете вознестись на высоту птичьего полета, оценить ситуацию и сказать: это временно, пройдет. Я не могу. Я стою ногами на земле. И вижу то, что происходит вокруг меня, а не сверху. Я  понимаю, что временное явление — это я на этой земле. Это я понимаю точно. И очень надеюсь, что все не то чтобы вернется, а это развитие куда-то приведет. Ведь были же заблуждения и в советский период, в том числе в чтении классики, мама не горюй! Литература использовалась в идеологических, политических целях. И это ничем не лучше того, что происходит сейчас, когда текст используют в своих извращенческих, экзистенциональных или эгоистических целях. Но и тогда, и сейчас были какие-то люди, которые как-то тихо пробирались через этот хлам… я бы даже сказал, хаос. И проносили нас за собой. Мы их всех знаем, любим, боготворим — это, например, Эфрос, Любимов… 

— А Чацкий оказался не такой уж и положительный герой, как когда-то преподавали на уроках литературы…

— Ну, как говорится, если страдаешь либерализмом — вот и страдай! Впрочем, он вовсе и не отрицательный. Это просто взгляд со стороны. Вот вы досмотрите спектакль и сделаете вывод, положительный он или нет… Мне вообще кажется, что нет в пьесе таких понятий, как «положительный» и «отрицательный». Положительность и отрицательность — это те категории, которыми оперировали наши учителя начальных классов, которые вынуждены были делить героев на тех и этих. Им за это зарплату платили. Сейчас совсем другое время — в смутные времена живем.

— А вы в курсе теории поколений? О том, что люди по возрасту делятся на «бумеров», «зуммеров», «миллениалов»?

— Это нормально. Когда я рос, еще были комсомольцы, стиляги, битлы, рокеры... Тоже много было всякого такого. Людям всегда хочется объединяться по каким-то признакам в стаю. И обороняться. Потому что нам кажется, что, если нас много,  мы сильные. Но это не всегда так. А с нашим братом, конечно, вообще тяжело. Потому что «одиночество — сволочь» — один из пунктов должностной инструкции режиссера. И хочешь не хочешь, ты должен быть таким. Иначе ты будешь как все. Или не будешь никаким.

— Так кто же в итоге прав? Тот, кто выбирает одиночество, или те, кто группируются?

— Это как у Балабанова: «В чем правда, брат?» Не знаю. Мне кажется, что прав я. Но я, как и Станиславский, могу заблуждаться…