Папа до сих пор не знает, где я работаю!

СТИЛЬ: Нина, вы ведь не то чтобы с детства мечтали о театре?

НИНА СИДОРЕНКО: Вообще не мечтала. Родители у меня серьезные люди: папа – архитектор, мама – бухгалтер. Естественно, я должна была пойти по папиным стопам. Даже после того, как при поступлении в вуз я четыре раза сдала математику на «два», папа не признал тот факт, что я не дружу с профессией. В итоге я все-таки поступила в Сибстрин и проучилась там два года. До тех пор, пока не завалила очередной, очень серьезный экзамен по математике. Преподаватель тогда решила, что я списываю, порвала мою пустую тетрадь и сказала: «Идите, пожалуйста, отсюда». Выйдя из аудитории, я позвонила маме: «Мам, может быть, тебе это не понравится, но я не буду прорабом». Да-да, после института я должна была руководить мужиками на стройке (смеется).

- Что сказала мама?

- Ну, а что тут скажешь… Зато я с детства очень хорошо пела. Моя учительница по музыке Валентина Владимировна Мищенко каждому своему ученику отдавала все силы, всю любовь, и всегда о нас помнила. Однажды моя мама встретила Валентину Владимировну, и та поинтересовалась: «Как там Ниночка? Может, ей попробоваться на музыкальные курсы к Александровскому?» (Сергей Александровский – новосибирский режиссер, педагог, доцент Новосибирского театрального института – прим. ред.) Дальше все произошло само собой – я выучила басню, прозу, стихотворение, отрепетировала отрывок из оперы и поступила без особых усилий. Правда, когда Сергей Владимирович заново прослушивал нас на первом занятии, со мной его постигло огромное разочарование. Он-то принимал меня как лирическую героиню, а я оказалась комедийной. Но пути назад не было, и мы начали работать.

- А как вы попали в Театр Афанасьева?

- Когда я заканчивала курс Александровского, после одного из прослушиваний меня пригласили в Красноярский музыкальный театр. Но буквально через два дня мне позвонила Ольга Афанасьева, которая в то время была личным секретарем Сергея Николаевича [Афанасьева] и сказала, что он хочет со мной поговорить. Я ужасно испугалась: меня уже дважды отчисляли из театрального института, потому что перед экзаменами по вокалу я почему-то теряла голос. Конечно, потом всегда извинялась пред Сергеем Николаевичем (в настоящее время Сергей Афанасьев является президентом Новосибирского театрального института – прим. ред.), говорила, что исправлюсь, но тут, подумала, что его терпению пришел конец. Ну, что ж, Сибстрин не закончила, театральный тоже: видимо, моя роль по жизни – продавщица. Но оказалось, что Сергей Николаевич собирался пригласить меня на работу в свой театр. И что самое смешное – я тогда даже не знала о существовании Театра Афанасьева! Я училась в театральном институте, знала лично Сергея Николаевича, но понятия не имела, что он руководит театром. Вот такой я человек из пузыря. Но пришло и мое время окультуриваться: я начала ходить на спектакли в НГДТ, чтобы присмотреться. И… это был шок.

- Почему?

- В первый раз я попала на «Хануму» с Сергеем Новиковым и Светланой Галкиной. И когда в самом начале спектакля Сергей Константинович вышел, изображая своего нетрезвого героя, я подумала: «Он играет или реально пьян?» Весь спектакль я проплакала – такого уровня профессионализма я не могла себе даже представить! И я думала, как я, недавняя студентка музыкального театра, игравшая до этого спектакли для детей и для одногруппников, буду здесь работать? И все-таки она началась – моя жизнь в Театре Афанасьева. Можно сказать, от прораба до актрисы. Среди близких я до сих пор шучу, что папа не знает, где я работаю.

- Папа был на спектаклях?

- Ни разу. Когда я ему говорю: «Пап, хочешь сходить на спектакль?» – он отвечает: «Давай лучше вместе в магазин сходим – я тебе что-нибудь вкусное куплю».

- Не одобряет?

- Да нет, одобряет! Он же понимает, что это лучше, чем, если бы я построила дом, и он развалился. Он знает, что я чем-то занята, и даже зарабатываю деньги. К тому же, я все-таки получила «нормальное» высшее образование – выучилась на логопеда, и родителям стало спокойнее.

- На кусок хлеба теперь точно заработаете.

- Это история точно не про деньги (смеется)! Я просто очень люблю детей – с ними мне хорошо, комфортно, замечательно! В жизни я не чувствую себя взрослой, а с ними чувствую: могу им что-то рассказать, объяснить. Когда ребенок не может выговорить звук, а потом у нас вдруг получается – вы бы видели, сколько у меня и у него счастья! Это потрясающе! Так что днем я логопед, а вечером актриса. Или наоборот.

- Ваше амплуа в театре в основном комедийные героини?

- Я очень люблю именно комедию. Но моя первая роль была лирической – наверное, потому, что первые два года в театре всех боялась и разговаривала тихим тоненьким голоском. Но, как ни странно, именно страх помог вытащить из меня эмоции. Если студентами, чтобы заплакать на сцене, мы резали за кулисами лук, то здесь я уже плакала по-настоящему: от волнения, от жалости к себе. Ну, а потом началось веселье, началась сказка! Режиссер Сергей Соловьев ставил в нашем театре «Кота в сапогах», и я играла принцессу. Никто и не подозревал, что принцесса может быть такой! То есть, она, конечно, там недопринцесса, но не настолько же! В лирических ролях есть определенные рамки, за которые нельзя выходить. А тут я получила полную свободу: могла шутить, импровизировать, хохотать до упаду и стоять на ушах! Я обожаю, как на все это реагируют дети, – для меня это самый лучший допинг. Люблю, когда они смеются, когда находятся вместе с нами в процессе – чувствую, как они следят за актерами на сцене: «А что это они там делают?» Поэтому, хоть мне и не 15 лет, я обожаю сказку, я бы вообще всю жизнь жила в сказке – там я могу отрываться по полной.

- Ну, неужели молодая красивая актриса никогда не мечтала о каком-нибудь томном образе?

- А у меня был томный образ в «Унтиловске» – я играла главную героиню Раису, и это было очень сложно. Когда мы приехали с «Унтиловском» в Самару, после спектакля у нас состоялась встреча с критиками. Это были, наверное, самые профессиональные критики со всей страны. И была одна женщина-критик из Москвы. Она размазала меня так… Да, тогда я действительно плохо играла – возможно, не доросла, не прочувствовала героиню, плохо поработала. Но когда тебе говорят об этом при всей труппе, при режиссере, прямо в лицо и очень точно – это непередаваемые ощущения. Самое страшное, что я была с критикой согласна. После встречи сразу подошла к Сергею Николаевичу и сказала, что мне лучше уйти, потому что я не хочу его позорить. Потом был долгий период, когда я не могла выходить на сцену – замкнулась, анализировала ситуация, спрашивала себя, смогу ли я дальше быть в профессии? Ощущение было такое, словно я находилась очень высоко, а потом ветка подо мной сломалась, и я падала, падала, падала бесконечно, и не было никакой возможности подняться. Но постепенно я поменялась. Не знаю, случился ли профессиональный рост, но я стала учиться слышать коллег. Раньше я могла сказать партнеру, который мне что-то советовал: «Нет! Я так не чувствую!» А сейчас я прислушиваюсь к партнерам, и понимаю, что это правильно. Так намного легче.

- Но у вас же еще и потрясающий вокал – никогда не хотелось сделать карьеру в шоу-бизнесе, уехать в Москву?

- Я новосибирское-то метро толком освоила к 20 годам, а в московском потерялась бы в первый же день. Была бы актриса-крот! У меня абсолютный топографический кретинизм, особенно в больших городах. А если серьезно, здесь мне эмоций вполне хватает. Режиссеры же тоже разные. В Сергее Николаевиче, например, чувствуется темперамент: если он понимает, что актер идет не туда, то может припечатать так, что сразу начинаешь включаться. А Александр Львович Баргман, с которым мне тоже довелось поработать, делает все тонко-тонко-тонко, как будто плетет невесомое кружево. Так что меня всё устраивает. И потом, не думаю, что я бы справилась с большой звездностью. Это очень сложно: ты должен быть трудоголиком, постоянно находиться на высоте, не иметь права на ошибку – и тем тяжелее бывают разочарования, если они случаются. Кто-то видит свое служение театру именно таким, и это достойная позиция. Но не моя.

- А вы какую задачу ставите перед собой в работе со зрителями?

Если это дети, то я надеюсь, что они запомнят, как ходили в театр, запомнят наших героев. Например, час назад мы играли «Пеппи Длинныйчулок» – это прекрасная история о свободе. Свободе выбора. Смысл в том, что дети могут общаться с теми, кто не похож на них. А могут и не общаться. Но понимать, что если человек отличается от других, то не нужно от него отрекаться. Мы все очень разные, все имеем право на существование, и дружить нужно со всеми. Еще это история о том, что невозможно побороть природу ребенка. Всегда нужно спрашивать, что ему нравится, а что нет. Пока я была маленькой, то каждое утро родители будили меня в шесть утра, заставляли делать зарядку, училась я только на пятерки – дисциплина была железная. И вот результат: куча заваленных экзаменов по математике, потому что я любила не математику, а петь. Поэтому давать ребенку право самому решать, что ему нравится, а что нет – это всегда более быстрый, безболезненный и добрый путь.

- Ну, а взрослый зритель?

- А он такой же, как и мы сами, – в чем разница? Я не очень понимаю деления, например, на умных и глупых зрителей, хорошую и плохую публику. Я очень уважаю этих людей уже за то, что они приходят в театр. Лично я, взрослый человек, к двадцати годам ни разу не была в театре. О чем это говорит? Да о полном бескультурье! А они приходят – плачут, смеются, размышляют. Они вправе решать, что им смотреть, как относиться к спектаклю, как себя вести. Если работяга, который пашет с утра до ночи, хочет расслабиться и от души посмеяться, он приходит на легкие комедийные спектакли – ради бога. А если сентиментальной девушке хочется попереживать и поплакать, то для нее есть драма, и это тоже прекрасно.

- А часто ли происходит ли на сцене во время спектакля то, что зритель не замечает? Не всегда же всё идет, как по маслу.

- Ой, это весело. Человек может упасть, забыть реплику или движения в танце, и ты никогда не знаешь, чем это кончится. Например, я исполняю роль танцовщицы в новом музыкально-поэтическом спектакле «Ностальгия по оттепели». Там есть момент, когда шесть девушек танцуют на скамейках, а Андрей Яковлев поет. Мы с девушками сидим, танцуем, и вдруг у меня заклинивает спину. Я понимаю, что в этом положении один раз я ногу на ногу закину, а второй уже нет. Собрав волю в кулак, со зверским выражением лица делаю это движение, а дальше встаю и начинаю пританцовывать, как могу со своей больной спиной. Дико смеялись абсолютно все – и партнеры по сцене и зрители, которые поняли, что с этой странной девочкой что-то пошло не так. После спектакля я бросилась извиняться перед Андреем: «Андрюша, прости, я сломала всю канву номера!» А, надо сказать, Андрей очень волнуется, когда поет. И вот он мне удивленно отвечает: «Ты знаешь, у меня в этот момент взгляд стеклянный был, я вообще ничего не заметил». Вообще же, в нашей труппе, если актер ошибается, никто никогда не будет злорадствовать. Наоборот, подойдут, скажут: «Котенок, ну, ты чего? Давай вместе подумаем, как сделать лучше». Да и сам Сергей Николаевич, особенно если он в хорошем настроении – большое теплое Солнце! Эти добрые, человечные отношения между людьми для меня важнее всего на свете.