В поиске ответов

Художественный руководитель Новосибирского Городского Драматического театра Сергей Афанасьев не любит, когда журналисты начинают «загибать пальцы», перечисляя его звания и титулы – режиссёр, педагог, мэтр, заслуженный деятель культуры… Всегда интеллигентно перебивает: «Давайте просто – режиссёр Сергей Афанасьев». И в этом заключается его жизнь в искусстве – подлинная, ищущая, без пафоса, всегда наизнанку, всегда на несколько ходов вперед.  («Ведомости Законодательного собрания», № 35, 30.05.2017)

 …. Мы встречаемся в прохладной полутьме зрительного зала – только что закончилась репетиция, театр еще полон голосов и образов. У режиссера Афанасьева есть немного времени – небольшой люфт между репетицией и занятиями со студентами в театральном институте. Поэтому говорим – о серьёзном.

– Вы, наверное, заметили, что Новосибирск переживает культурологический подъем: в театрах – аншлаги, народ с удовольствием посещает концерты, лекции, выставки. На ваш взгляд, с чем связано такое явление?

– Очень провокационный вопрос. Дело в том, что потребность человека в духовном общении и в восприятии культуры активизируется, когда он чувствует, что ущемляется его свобода. Или активизируется в какие-то тяжёлые времена. Ведь не секрет ни для кого, что война, революция, голод, другие какие-то социальные катаклизмы и стрессы рождают всплеск творческой мысли, всплеск зрительского интереса к театру, к литературе, к поэзии. Исключением была хрущёвская оттепель, когда всем показалось, что пришла свобода, а вместе с ней в стране появилось огромное количество певцов этой свободы. Внимание с народа переключилось на человека, но, к сожалению, это продолжалось недолго – через какое-то время вновь вернулись к народу. Как только человек понимает, что ему все труднее и труднее высказаться, он начинает искать ответы в искусстве. В девяностые годы, во времена разгула демократии и вседозволенности, в театр почти никто не ходил, кинотеатры пустовали, анекдоты пропали….

– Почему?

– Потому что анекдоты – это эзопов язык, это иносказание. Ведь искусство, по большому счёту, это тоже иносказание. Это возможность поговорить о насущной проблеме каким-то зашифрованным, закодированным языком. Попытка найти ответы на волнующие вопросы, связанные, скажем, с социальной справедливостью или политическим давлением, в искусстве и в театре.

– А можно, к примеру, назвать этот подъём некой антитезой обществу потребления?

– Общество потребления всегда существовало, и всегда в подавляющем большинстве. Потому что потребителей духовных ценностей гораздо меньше, и если вы возьмете в количественном отношении тех, кто ходит в торгово-развлекательные центры, и тех, кто ходит в театры, то это будет один к ста – условно, конечно. Театр никогда не был носителем массовой культуры. Антитеза обществу потребления? Да, наверное: в духовно-интеллектуальной элите всегда был силен дух сопротивления «потреблянтам».

– Что вы вкладываете в понятие интеллигентный человек?

– Это человек, который не утратил нравственные ориентиры и нравственные ценности. Для него эти понятия не пустой звук. И для него главный закон – это закон его совести.

– В 1988 году Городской драматический театр дерзновенно ворвался в новосибирское театральное пространство – были бунтарские постановки, изменение привычных форм и сценических шаблонов. Как вы, бунтарь со стажем, относитесь к постмодернистскому театру? Ведь иногда там форма превалирует над содержанием…

– Постмодернизм бранят, но я в этом ничего плохого не вижу, для меня это знак того, что художник использует накопленный человечеством культурный багаж. Когда это только голая цитата, повторение и механическая компиляция, то это не имеет отношения к творчеству. Подлинное творчество оно всегда корнями уходит в прошлое, а ветвями в будущее. Это процесс соединения духовных поколений человечества, процесс неразрывности поколений. Поэтому постмодернизм, как явление в искусстве, отражает какие-то духовные процессы в обществе, которые уже были, и одновременно определяет духовные процессы будущего. Мне кажется, что сегодня нельзя ставить на постмодернизме субъективное клеймо – хорошо или плохо. Если творец талантлив, то он все делает талантливо. И в постмодернистском театре он будет талантлив. Если человек не талантлив, то он может быть хоть тысячу раз бунтарём, но делать это – банально, пошло и бездарно. Что касается нового, то оно всегда в конфликте с настоящим. И наш театр был в конфликте с тем настоящим, и нынешний театр опять в конфликте… Другое дело, кто есть носитель этого конфликта, какова сила этого противодействия? Пока я не вижу новой силы, которая могла бы достойно противостоять подлинной силе традиционного русского театра. Пока всё это жалкие попытки, которые культивируются, механически и административно насаждаются с помощью каких-то изощрённых способов, которые зомбируют новое поколение. Главный способ – отсечь прошлый культурный багаж и подать под соусом «нового», как будто ничего до этого и не было…. И все эти крики: вот мы пришли, мы вам всем тут покажем! Ребята, хорошо, что вы пришли. Только историю немного подучите, книги полистайте, исторические видеорегистраторы посмотрите. И поймите наконец, что всё новое – хорошо забытое старое. Понимаете, нужно иметь право, чтобы претендовать на открытие чего-то нового – право, которое будет подкреплено твоими знаниями, твоей эрудицией и твоей осведомленностью.

– С вами всегда приятно разговаривать, ваш литературный русский язык ласкает ухо. Сейчас в обществе тенденция к упрощению «великого и могучего», каково ваше отношение к этому явлению?

– Современные люди идут к результату самым коротким путем. Поэтому упрощение языка – это кратчайший путь к достижению результата. Но когда ваши уши получают удовольствие от языка… Поверьте, мой язык получает удовольствие от того, что я владею русским языком. Нельзя утрачивать вкус к языку, как в принципе нельзя утрачивать вкус вообще ко всему. Я не понимаю тех людей, которые игнорируют красоту русского языка, подменяют его… Мне кажется, что это лишает тебя и все поколения великого удовольствия – владеть русским языком и получать от него кайф. Как от величайшей музыки, как от величайшего хранилища мудрости, как от способа передавать все душевное богатство и чувства друг другу. Я считаю, что русский язык – это Божий дар человеку…. Я достаточно много поработал за границей и знаю, что такое перевод русской классики на иностранный язык. И я понимаю, хоть ты меня убей, что русская классика теряет очень многое от перевода. Что-то, конечно, приобретает – возникают другие интонации, другие темы, неизвестные нам. Но мне так жаль, когда утрачивается то, чем дорожим мы. Я считаю, что настоящий, богатый, подлинный язык переводу не подлежит. Переводу подлежат чувства, мысли, а язык как таковой – нет. Его надо знать, надо изучать, тогда он будет доставлять радость. Язык – это огромная составляющая нашей жизни, чуть ли не главная.

– Я знаю, что у вас особые отношение с Чеховым: его «Чайку» вы не единожды ставили и, наверное, на достигнутом не остановитесь….

– Чехов – носитель русского языка и носитель духовной культуры: подлинной, вневременной… Знаете, я в детстве просто убивался и был сильно огорчён тем, что Пушкин давно уже не живёт, потому что ребёнком я мечтал о Пушкине – моём друге. А сейчас я думаю, какое счастье, если бы Антон Павлович Чехов был моим другом. И я имел бы возможность с ним общаться. Но поскольку это невозможно, то я общаюсь с ним через его пьесы и через его рассказы. И это тоже – величайшее удовольствие. Ведь, по большому счёту, каждый человек корыстен: кому-то нужны материальные ценности, а кому-то – духовные. Вот и я из-за корысти общаюсь с Чеховым – это громадное удовольствие и великое счастье, не только читать его, но и понимать. Не только слушать его, но и слышать. И этим же заражены артисты мои, и этим заражаются зрители. Моя школьная учительница привила мне любовь к Чеховским рассказам, а потом и к пьесам. Конечно, понимание Чехова пришло позднее, но интуитивное понимание великого и прекрасного уже было тогда. Это как джазовая музыка…. Вот я, не будучи музыкантом, полюбил джаз, но не понимал: по каким законам строится джазовая композиция? А всё потому, что джаз – живая жизнь. Импровизация – отражение сиюминутной жизни. И в джазе это есть, и в литературе, и в поэзии. Вот так и с Чеховым произошло. Я рад, что он впустил меня в свою жизнь, разрешил мне понимать себя. Я всегда соблюдал субординацию, всегда старался не подставлять автора, используя его для самовыражения или самоутверждения. Я всегда испытывал колоссальное уважение к нему и всё, что я делал, только для того чтобы наиболее полно открыть его текст, наиболее полно снять с него налёт штампов бытового восприятия – оживить его и сделать внятным и открытым для современного зрителя.

– Поменялся ли зритель, с далёких девяностых?

– Да, зритель изменился. В девяностых годах был зритель, который оголтело приветствовал всё новое и мы, как носители нового, – не важно, какого качества, но нового, – привлекали этих зрителей. Сейчас пришёл сознательный зритель – понимающий, образованный, нуждающийся в хорошем театре, и это замечательно. Любой зритель прекрасен. Но мне кажется, то, что происходит сегодня в зрительном зале, – очень серьёзный разговор. И по поводу драматургии, и по поводу сегодняшнего дня, и по поводу современного человеческого чувства. И зритель готов к этому разговору, и мы, в свою очередь, пытаемся дотянуться до его понимания.

– Вы мечтали создать в Новосибирске настоящую студию художественного фильма. Как складываются ваши отношения с кино?

– Никак не складываются. Кино – это любовь моя, я остался верным и преданным зрителем. Но, к сожалению, в силу географической удалённости и тотальной нищеты, этот жанр, эта культура осталась мной не освоена. Хотя, как мне кажется, если бы не было региональной финансовой дискриминации, то в Новосибирске могло бы развиваться настоящее художественное кино, и мы могли участвовать в этом захватывающем процессе. Дело в том, что любовь моя – это искусство. А там есть и кино, и театр, и музыка…. Кино, на мой взгляд, всё больше и больше превращается в откровенный бизнес – очень жаль. Потому что, превращаясь в бизнес, оно подспудно превращается и в способ зомбирования зрителя, а это отдаляет нас от подлинного искусства.

– На ваш взгляд, красивый человек – это…..

– Талантливый человек. Я терпеть не могу бездарность, тем более, воинствующую бездарность, которая очень агрессивно проявляется и пытается за счёт унижения талантливых людей возвыситься… И я безумно люблю людей одарённых, талантливых в своём деле, каждого! А когда человек талантлив, он всегда проявляется красиво и прекрасно.

– А красивая женщина?

– Мне кажется, что у женщины красота – это молодость. Всё остальное – обаяние, ум, умение общаться, интеллект. А красота, как ни крути, – это молодость. (Смеётся)

– Внимание, задаю самый ожидаемый вопрос. Здание кинотеатра «Пионер» должно в будущем стать новым домом для Городского Драматического театра. Началось уже какое-то движение в какую-нибудь сторону?

– Вот вы уже сами ответили на свой вопрос: какое-то движение в какую-то сторону началось. Очень надеюсь, что в нашу. Ничего конкретного сказать не могу. Даже не был там. Как-то зашёл в фойе, посмотрел на потолок в кислотных тонах, и всё…. . Последние новости узнаю из интернета. Надеюсь, что это движение обретёт какие-то реальные физические формы, начнём ремонт, постепенно переедем. И в этом нет ничего интересного. Интересно будет тогда, когда мы всё отремонтируем, переедем и выпустим там первый спектакль.

– Если бы вам предложили начать всё сначала?

– Я не люблю сослагательных наклонений и думаю о том, что если бы это был я, то был бы всё равно подчинён своей судьбе – как бы я ни пытался изменить что-то в жизни, всё равно бы жил как живу. Если бы тогда, мне молодому, дали бы мою сегодняшнюю мудрость, то я бы постарался жить здесь и сейчас, получая удовольствие от процесса.

Наталья Дмитриева

фото Валерия Панова