Жить или не быть?
Кровь играющая
— Андрей, в одном из интервью вы признались, что чуть было не стали журналистом?
— Так сложилось, что я почему-то не задумывался об артистической деятельности, хотя всё для этого было, как оказалось. У меня отец — профессиональный поэт. И, конечно, на меня это повлияло, в юношестве я начал писать стихи. А когда настало время определяться с профессией, решил попробовать себя в журналистике. Написал в газету о футбольной команде «Томь» — мы жили в Томске. Восторженную статью, не профессиональную, и, понятно, её не опубликовали. Отец посоветовал мне поучиться на курсах журналистов, а после попробовать поступить, но уже на курсах я понял, что это совершенно не моё.
— Стихи пишете до сих пор?
— Недавно был такой всплеск эмоций.
— Чем он был вызван?
— Влюблённостью, конечно. О чём стихи? Как водится: о любви, смысле жизни и других философских вопросах. Думаю, не бросать это дело, очень помогает выплёскивать накопившиеся эмоции. Я всем бы советовал: если плохо, пишите стихи, пусть они будут наивные, но это лучше любого другого способа бороться с хандрой.
— Актёрский труд — и без того богатая эмоциональная жизнь.
— Да, но моя проблема в том, что я не умею отдыхать. Работаешь всё время, черпая изнутри, на эмоциях, устаёшь настолько, что наступает тупик, и вот тут нужен перерыв чистого времени, вообще без театра.
— Откуда в вас актёрство? К примеру, музыкальный слух бывает врождённым или приобретённым. Как у вас сложилось с театром?
— Я думаю, это генетически передалось: дедушка был режиссёром в самодеятельном театре. Вообще-то, он был педагогом, как и бабушка, родители отца преподавали — историю и литературу. Отец как раз из любви к литературе пришёл в поэзию. А кровь играющая у меня от мамы, это её темперамент. Мой двоюродный брат по материнской линии тоже артист — Денис Казанцев, ведущий актёр Кемеровского театра для детей и молодёжи. Он там дорабатывает последние месяцы, и со следующего сезона будет работать в нашем театре.
Комфортно быть Городничим
— Как вам удаётся играть, не играя — настолько вы органично существуете на сцене?
— Вы задали больной вопрос. Вообще это, конечно, опасно, можно зайти за эту черту, потерять чувство реальности. Понятно, что актёр должен играть, и я, выходя на сцену, каждый раз обещаю себе, что вот сегодня буду играть. Потому что уже нет сил быть настоящим, это требует колоссального запаса энергии, его можно было бы растянуть на неделю, на две, а я в один вечер выплёскиваю всё, без остатка. Основу любого спектакля составляет конфликт. Чтобы донести его до зрителя, ты должен его по-настоящему прожить. Конечно, можно сыграть, изобразить конфликт, но тогда зритель скажет: ну, так себе спектакль.
— Роль Городничего, Сквозник-Дмухоновского, в пьесе Николая Гоголя «Ревизор», постановку которой осуществил Сергей Афанасьев, принесла вам победу в номинации «Лучшая мужская роль». Это и вправду очень сильная работа. Где вы подсматривали материал для роли?
— Эта роль сложилась из нескольких моих ролей, нескольких этапов. Как, например, в пьесах Вампилова образ Николая Колесова из «Прощания в июне» — это зарождение Зилова из «Утиной охоты», иначе говоря, Зилов «вырос» из Колесова. Так мой Городничий появился из Червакова в «Унтиловске», где-то добавился ещё Андрей из пьесы Вырыпаева «Танец “Дели”». Всё сложилось, и получился совершенно отдельный образ, в нём не видно ни того, ни другого.
— Награду «Ново-Сибирского транзита» на сцене «Красного факела» вам вручал Лаврентий Сорокин, занятый в роли Городничего в театре «Глобус». Видели эту работу коллег?
— Да, видел. Честно скажу, что ушёл со спектакля, потому что очень трудно сравнивать своих детей с чужими. Ты же не можешь полюбить чужого ребёнка так же сильно, как своего. Вот и я не смог... Но ребята молодцы, выкладывались.
— Какой ролью вы особенно дорожите?
— На данный момент ролью Городничего. Я в ней очень комфортно себя ощущаю, как рыба в воде. Нет ни одной сцены, где бы меня что-то смущало. А до этого тоже были любимые роли, но всегда казалось: вот тут что-то не так, там что-то не доделано. Здесь же всё сошлось, и это мне мешает сейчас в других ролях, потому что изменилось само моё представление о том, как должно ощущать себя на сцене.
Моя семья — театр
— Вы с головой уходите в работу, а как же близкие, семья?
— Семья была, но так сложилось, что мы развелись. Актёры сложные люди. Прямо сегодня размышлял об этом, мыл посуду и думал. Сложность наша в том, что до спектакля нужно избегать эмоций, а для этого важно, чтобы никто не дёргал, не грузил проблемами, чтобы потом, вечером, можно было выплеснуть всё это и подарить зрителю. Фактически сейчас моя семья — это театр, коллеги, зрители. Желание создать семью есть, а вот эмоций для общения не хватает. Близкому человеку ведь тоже нужно отдавать, а когда ты на сцене всё время отдаёшь и отдаёшь, в обычной жизни оказываешься опустошён. Поэтому среди актёров нередко кто-то уходит из семьи, а кто-то прощается с профессией, выбирая семью. У меня самого недавно были мысли уйти из профессии, выбрать какое-нибудь банальное дело, мужское.
— В мебельное производство, к примеру, тем более что опыт такой у вас уже был?
— Там есть свой кайф. Я вообще люблю физически трудиться, это меня больше самоутверждает, чем театр. На мебельном производстве ты собираешь столы, шкафы, кухни, разгружаешь их, перевозишь на лифтах и тележках, расставляешь в залах магазина. Ты перестаёшь постоянно думать, отключаешь голову. Получил зарплату, пошёл в магазин, купил молока и хлеба, принёс в семью и чувствуешь себя мужчиной-добытчиком.
— Что-то же удерживает вас в театре?
— Боязнь потерять единомышленников, с которыми я делю одну сцену, общаюсь в творчестве и в жизни. Дай Бог, чтобы эта особая атмосфера в нашем театре сохранялась и дальше. Потому что то, что происходит в других театрах, меня просто бросает в ужас!
— Что вас пугает?
— Многие и не пытаются проживать на сцене по-настоящему. Просто озвучивают тексты. Вот и получается, что всё холодное. Мёртворождённый театр — это страшно. Хочется видеть личностей. Я очень тоскую по 60-м—70-м, хотя и не жил в это время. Но как только я натыкаюсь на фильмы того времени, не могу оторвать глаз. Я вижу людей интеллигентных, интеллектуальных, умных, добрых, которые при этом могут сыграть и злодеев, и комиков. Но почему-то сейчас у нас если злодей, то непременно гопник. Это какое-то патологическое прочтение, всё равно если бы я пришёл в больницу и начал снимать настоящих больных. Театр — это художественное прочтение, и мы должны через лупу, через увеличительное стекло, как говорил Станиславский, на всё это посмотреть и показать зрителю. Иначе это хирургия, а не театр.
— А преподавать вы не думали, чтобы рассказать тем, кто приходит в профессию, каким должен быть театр?
— Сергей Николаевич Афанасьев предложил мне преподавать в театральном институте. Буду пробовать с нового учебного года. Очень волнуюсь по этому поводу. К профессии педагога ведь тоже нужно быть готовым, чтобы не сбить никого с пути.
— А вам повезло с учителями?
— Я считаю, повезло. С самого начала, ещё в Томске, любовь к театру мне прививал Олег Рэмович Пермяков, потом в Кемерово у нас преподавал Сергей Александрович Внуков, очень хороший режиссёр, сам в прошлом артист. Ещё Сергей Константинович Каргин, ученик Додина, из Санкт-Петербурга, тоже в прошлом актёр. Наконец, Сергей Николаевич Афанасьев, мною очень любимый, под чьим руководством мне выпало счастье работать. Мне очень нравится его политика, он даёт полную свободу актёру.
— И всё-таки, кто главный в театре, на ваш взгляд?
— Что бы ни говорили, а главный в театре — зритель. Ведь всё, что происходит, это ради него. Это не снимает ответственности с актёра, наоборот. Я сам до недавнего времени шёл от зрителя, прислушивался к залу, ждал, когда оттуда придёт запрос, когда зритель мне что-то даст. Сейчас же я сам даю, не жду от других, а даю. Так и в жизни, не нужно ждать от кого-то, нужно самому научиться отдавать. Тогда и к тебе придёт то, чего ты ждёшь.
Марина ШАБАНОВА