«Либо служите искусству, либо идите вон!»

Юлия Лебедева для портала  еРабота.ру

«Профессионалы — это люди, которые могут повторить. Грубо говоря, один раз даже вы можете сыграть любую роль гениально, но второй раз уже не получится. А профессионал легко повторит, потому что его обучение направлено на вырабатывание технологии для того, чтобы много раз повторять и повторять это вдохновение, провоцировать его», — считает Сергей Афанасьев, руководитель Новосибирского городского драматического театра.

Сергей Николаевич, у вас большой опыт не только творческой деятельности, но и управленческой. Считаете ли вы себя хорошим менеджером?

Я не знаю, что такое менеджер. Давайте говорить русскими словами. Я считаю себя хорошим организатором. Я по этой части получил высшее образование — учился режиссуре в Щукинском училище. А режиссура — это единство трех составляющих: творца, организатора и педагога. Если я не организую процесс, я не смогу реализовать свой замысел как творец. Если я не научу людей делать то, что мне нужно, значит, я плохой педагог и, опять же, — никакой не режиссер. Если одно из этих звеньев хромает, то специалист получается неполноценный. Я считаю, что во мне все три эти составляющие гармонично развиты — хвала Господу Богу. Поэтому когда мне делают комплимент как режиссеру, я сразу воспринимаю это и как творцу, и как организатору, и как педагогу. Но никакому не менеджеру.
 
 А как насчет комплиментов вам как продавцу спектаклей?

Это лежит в сфере моих организационных дарований, но сам я этим не занимаюсь — поручаю другим людям. Как хороший организатор я привлекаю людей, которые и продают мои спектакли. Хочу сразу прояснить один момент. Есть товар, который продать очень легко, а есть товар, который продать очень трудно. Не бывает хорошего товара, который трудно продать. Неоспоримое преимущество наших менеджеров в том, что у них есть хорошие спектакли, которые, как говорится, «уходят влёт». На одном только менеджменте нельзя держать двадцать лет звание самого успешного театра в городе.

 Тогда засчет чего вы удерживаете это звание?

Все очень просто. Как режиссер я стараюсь повернуть людей лицом к тому делу, которым они занимаются. Они иногда поворачиваются к театру, скажем так, спиной, а лицом все больше в сторону «Бродячей собаки» или какой-то другой халтуры. Я их разворачиваю: либо вы здесь, либо там…

Вот так прямо жестко?

Бывает и круче. Терпеть не могу халтурщиков. У меня в театре никто не халтурит. Если есть хотя бы намек на недобросовестное отношение к работе — человек сразу уходит. Причем добровольно.

 Перфекционизм, видно, свойственен и вам, и вашим актерам. Жертвовать чем-то приходится ради театра?

Нет, не приходится. Жертва — это то, без чего твоя жизнь становится неполноценной. А если ты не выпил лишний стакан, не посетил какую-то вечеринку или не купил себе какую-то шмоточку — это не жертвы, поверьте. Все это не ущемляет твоих человеческих прав и твоего достоинства. А если ты считаешь, что жертвуешь чем-то, то не надо, Боже упаси! Я не хочу быть никому ничем обязанным. Это мы все — актеры и режиссеры — обязаны нашему делу. Мы служим нашему искусству. Я как-то даже сказал своим актерам: либо служите искусству, либо идите вон!
В многослойном коллективе должны действовать семейные принципы: здесь старшие заботятся о младших, младшие уважают старших.

Какие отношения у вас с вашими актерами?

Мои актеры могут повлиять на ход постановки — это говорит о многом. Для первого состава я был просто товарищем. Потом пришли мои ученики, целый курс театрального училища, и коллектив разделился на старших и младших, а у меня возникли дополнительные обязанности по управлению всей этой командой. На мой взгляд, в таком «многослойном» коллективе должны действовать семейные принципы, когда старшие заботятся о младших, а младшие уважают старших. Кстати сказать, успешность государства определяется как раз отношением стариков к молодым и молодых к старикам. Я несколько раз наблюдал совершенно ошеломляющие примеры за границей, в Италии. Итальянцы чувствуют себя родителями какого-то поколения, а это поколение чувствует, что все старшие — их родители. Это удивительно. Я пытаюсь выстроить такую модель и у себя в театре. Пока получается. Это во многом влияет и на творческую атмосферу в коллективе.
 
 А какой актер, по вашим наблюдениям, нынче пошел?

Попсовый. Вот когда росло поколение, скажем, мое, попса была в заслуженном загоне, в стойле — то есть там, где и положено быть попсе. Сегодня сознание актеров волей-неволей формируется некой публичностью. Поэтому и актер пошел «попсолизированный». Но я с этим борюсь, как могу, пытаюсь вглубь бурить, а не собирать по поверхности. Счищаю культурные слои один за другим, пытаюсь докопаться до человеческой души, потому что в конечном счете меня интересует жизнь человеческого духа, а не жизнь человеческого тела или жизнь человеческого ума.

 Если же вам не удается стряхнуть с актера налет попсы, что вы делаете? Пускаете в ход тяжелую артиллерию?

Нет, человек просто от меня уходит. Я не могу переучивать людей. Уже не могу. Сейчас я выбираю тех людей, кто со мной одной крови.

 Является ли театральный институт для вас «кузницей кадров»?

Должен признаться, что далеко не каждый, кто окончил театральный институт, «наш» человек. Зависит от того, кто и что берет. Кто-то берет то, что дают, а кто-то то, что в телевизоре — там ярче фантик, а сверху бантик. Кто-то воспитывается на Comedy Club, а что еще хуже — на Петросяне и его бесконечных «Зеркалах», а кто-то понимает, что есть еще гордость страны — актеры старой школы, у которых можно многому поучиться.

Выбор, тем не менее, есть?

Да, существует среда, из которой можно выбрать актеров. Гораздо хуже с режиссерами. Здесь я опираюсь только на своих учеников, которых пока только…один. Но, надеюсь, скоро появятся еще: я хочу открыть в нашем институте специальность «Режиссер театра».
Новосибирск — чудовищное место, у меня здесь практически нет конкурентов.

 Новосибирск — какое-то заколдованное место по части режиссеров: приезжие — не задерживаются, свои — не остаются…

Чудовищное место! С одной стороны, хорошо — у меня практически нет конкурентов. Но с другой стороны, мышцы дря-я-бнуть, ножки зя-я-бнуть… Я б поконкурировал, но с достойными людьми. Когда шарлатаны приезжают, мне это не интересно. А по большей части приезжают в Новосибирск шарлатаны. Или люди не шарлатаны, но приезжающие и становящиеся шарлатанами. Потому что им надо быстро слепить что-то и задорого продать.

В связи с этим вопрос о профессионализме. Вы делите людей на профессионалов и непрофессионалов?

Да, конечно. Кто такие профессионалы? Во-первых, это те люди, которые могут повторить. Один раз даже вы можете сыграть любую роль гениально. Но второй раз уже не получится. А профессионал ее легко повторит. Потому что его обучение направлено на вырабатывание технологии для того, чтобы много раз повторять и повторять это вдохновение, провоцировать его. Во-вторых, профессионал — это человек, который может себя заставить. Не других, а себя заставить. Профессия дело такое, что иногда приходится делать не то, что тебе нравится. А заставить себя сделать то, что тебе не нравится, и так, как то, что тебе нравится, — это профессионализм.

По замечанию критиков, одним из показателей вашего профессионализма является то, что вы практически любой недостаток окружающих можете превратить в достоинство. Это так?

Не совсем. Далеко не все недостатки можно превратить в достоинства. Идиотизм, тупость, хамство я не могу превращать в достоинство. Отсутствие чувства юмора — вообще тяжелейший случай… А что касается профессиональных недоработок — это да, у меня даже есть спортивный интерес: как бы из них шедевры сделать. Или вот, задержка строительства нового здания нашего театра — событийный недостаток. Его надо либо превратить в достоинство, либо застрелиться. Я предпочитаю первое. Я себе говорю: это происходит потому, что все хорошее всегда делается очень долго и очень трудно, а плохое всегда делается быстро и легко. Вот таким образом и занимаюсь медитацией.

 Как думаете, если бы вы не стали режиссером, чем бы занимались тогда?

Нет, я бы стал режиссером, потому что уже не стал музыкантом.

То есть?…

Да, я хотел стать музыкантом. Должен вам откровенно признаться: недюжинные к тому имел и имею способности. Начиная от абсолютного слуха и заканчивая голосом. Причем в детстве пел, что ваш Робертино Лоретти, весь его репертуар исполнял. История душераздирающая: поскольку жил я в деревне (в Барабинском районе), музыкальной школы никакой не было, была обычная. Учитель пения Сергей Петрович прослушал нас первого сентября. Я спел ему песню «Погоня, погоня, погоня…». После того, как я взял все верхние ноты, он сказал: «Так, мальчик, будем с тобой заниматься». Сказал он это и… ушел в армию. Больше заниматься со мной было некому: в клубе был только слепой баянист. Картинка была как из кино: я выводил этого баяниста на сцену за руку, сажал на стульчик и пел. И так я пел, пока не наступил переходный возраст и мой голос, что называется, «сломался».

И как же музыка связана с вашей режиссерской работой?

Труд режиссера — это огромная музыкальная работа над звучанием целого оркестра, над созданием гармонии. Если ты владеешь чувством музыкальной гармонии, то это во многом определяет успех. Это создает кайф восприятия, когда ты чувствуешь, что спектакль звучит и в нем нет фальши. Причем фальши не только по части звука, но и по части существования. Правдивого существования.

 В каких вы сейчас взаимоотношениях с музыкой?

Играть я специально не учился, но могу извлекать звуки практически из любого инструмента: фортепиано, баяна, гитары, гармони, балалайки… Музыкантом я не стал, ведь возить меня в музыкальную школу было некому, да и дорого. И как раз в ту пору к нам в школу пришла хорошая учительница литературы, из московского университета. Первое, что она сделала, — заставила прочитать все чеховские пьесы и поговорила со мной. Я не хочу сказать, что я тогда понял Чехова. Ни черта не понял. Но после разговора с ней я уловил какие-то интонации, которые в чеховской драматургии считаются самыми ценными и вечными. И я заболел театром — организовал в школе свой театр. При этом продолжал музицировать, организовал свой вокально-инструментальный ансамбль. Даже поступил в Кемеровское музыкальное училище на отделение по классу духовых инструментов, но учиться не стал. И до сих пор страдаю, что не стал музыкантом — просто не хватило времени на занятия. Поэтому я стал режиссером. Но об этом не жалею.

 А почему не актером?

А ведь хотел! Какое счастье, что я не поступил на актерский факультет. Я поехал в ГИТИС — молодой, красавчик, стрижка а-ля «Beatles», с гитарой… Добрался до Москвы, четыре дня жил на вокзале. Не знал, что можно подавать документы во все вузы, поэтому подал только в ГИТИС, провалился на первом же туре и поехал домой — поступать в Омское военно-командное танковое училище. Но с половины дороги меня вернули и сказали, что в Кемерове есть институт, где учат режиссеров. Я поехал в Кемерово и сразу же поступил. Вот такие зигзаги у меня в судьбе были.

 Не жалеете об актерской профессии?

Нет. Все сложилось замечательно. Конечно, я расстроился, когда в ГИТИС не поступил. Но сейчас у меня нет ощущения, что я чего-то не добился. Есть Москва, где много-много режиссеров, и есть Россия, где есть я. Мне этого хватает. Пока.