АНЯ ФАТЕЕВА О СПЕКТАКЛЕ «ЧАЙКИ»
В 1937 году Марина Цветаева пишет эссе «Мой Пушкин», в 2024 Сергей Афанасьев в Театре Афанасьева ставит спектакль «Чайки». Для этого предложения больше бы подошло, если бы спектакль назывался «Мой Чехов». Но как спектакль не назови у режиссёра всегда только его – личный – автор и личный разговор с ним. У Сергея Николаевича Афанасьева долгий, многолетний разговор с Антоном Павловичем Чеховым.
Личное в это спектакле начинается с первых минут: на сцене умирающий Чехов, вокруг него обстановка немецкого госпиталя и все реплики произносятся по-немецки. Для зрителей закадровый голос переводит текст, и голос это Сергея Николаевича. Это как самому рассказывать о самом важном.
Кажется, что ты как зритель смотришь репортаж с места событий. Почти документальное начало делает зрителей свидетелями ухода творца. В этой сцене не имеют значения декорации, подробности: важен только человек, который подобно трагическому герою осознаёт и принимает свою судьбу и свой конец. И попрощаться со своим создателем приходят герои его пьес. Вдруг оказывается, что все они существуют в каком-то едином художественном пространстве, перемешиваются, сталкиваются, подменяют друг друга.
Несмотря на то, что основная сюжетная линия спектакля – это чеховская «Чайка», здесь всё перемешивается с «Вишнёвым садом», «Тремя сестрами, «Ивановым», «Дядей Ваней». И оказывается, что герои разных текстов говорят одними теми же голосами, одинаково строят фразы, одинаково страдают. И оказывается, что это не разные истории, а одна и рассказывается она не разными голосами, а как и положено в драматургии, голосом автора, который через реплики героев рассказывает о том, что болит у него. Вот Дорн и Астров – это Чехов врач, который мастерски диагностирует, но не видит смыла лечить, вот Треплев и Тригорин – это Чехов писатель, талантливый и бездарный, вот Сорин – это Чехов, которому хочется жить, а жизнь как будто уже прошла. Вот Медведенко – это Чехов, который одинок и ждёт жену… Между всеми этими героя появляется как будто сам Антон Павлович, только выглядит он ещё более условным, чем герои его пьес. Может быть, это потому, что они оказались более живучими и уже более ста лет разные режиссёры разных театров продолжают ставить пьесы, премьеры которых с треском провалились при жизни драматурга.
Писательский кабинет - конторка и стул, - появившийся во вторим действии вдруг у входной двери, где всё время кто-то ходит, как будто нелепое место для творческой работы, но кажется редко творчество рождается там, где ему ничто не мешает. Сам Антон Павлович говорил: «Мы, русские писатели, любим, чтобы нам мешали».
И если драматург Чехов о себе говорит голосами героев пьес, то режиссёр Афанасьев - голосами персонажей спектакля, где и образ Антона Павловича становится одним из. Вот такое эшеровское пространство драматургии, искажённость и пластичность которого напоминает сценическая конструкция, превращающаяся то в дом, то в пристань, то в палубу, то в больничную палату, то в какие-то бесконечные лестничные пролёты… По кривым этой конструкции жизни поднимаются и спускаются герои, за которыми наблюдает писатель Чехов, режиссёр Афанасьев и зритель. И каждый пытается понять что-то про себя.
Аня Фатеева