ВСЕ В САД!
Если сидеть напротив НГДТ в ресторанчике незадолго до премьеры «Вишневого сада», то можно увидеть, как сам Сергей Афанасьев то и дело «замечательно входит и выходит» из стеклянных дверей театра. И даже приписать эту суету волнению Мастера. Все-таки заканчивать театральный сезон премьерой дело ответственное, особенно если это последняя комедия Антона Чехова. Но сам Сергей Афанасьев, извиняясь перед зрителями за беспросветный аншлаг, сказал, что теперь, когда спектакль готов, ему совершенно нет дела до мнения зрителей. Он почти не лукавил. Когда человек разобрался со своим «Вишневым садом» ему и правда все равно – что о нем подумают. Если прощаешься, можно сказать только одно: «не поминайте лихом».
А «Вишневый сад» Афанасьева прежде всего о прощании. Любвеобильная Раневская (Анна Зуева оказывается не только режиссер, но актриса и какая!) расстается с имением, деньгами, детьми, любовниками. Большой ребенок Гаев (Денис Казанцев) с вольной беззаботной жизнью и идет работать в банк. Заразительная Аня (невероятная в мимике, пластике и интонациях Полина Грушенцева) прощается с молодостью и – о боже! – едет в Москву с совсем не безобидным и прекраснодушным Петей Трофимовым ( Андрей Яковлев все более страшен в амплуа шварцевских «драконов»). Герои прощаются друг с другом, с прошлой жизнью смеясь, и нет в этом особой драмы. Так что Чехов, спустя 100 лет, мог бы быть, наконец, доволен: известно, что первые постановки своей пьесы он недолюбливал за драматизм.
Ужас сквозь смех заключается в том, что никто из героев Чехова-Афанасьева не знает, кто он на самом деле. Самоидентификация не произошла. Гаев думает, что он добрый малый, кутила и повеса, а на самом деле – писающийся в штанишки 50-летний мальчик, который ни заработать, ни раздеться сам не в состоянии. (100 лет как нет помещиков в России, а таких мальчиков пруд пруди). Раневская считает себя доброй, немного доверчивой и слабохарактерной женщиной, но ночью после бокала вина и балалайки она – исчадие ада и «шальная имератрица», как все немного подвыпившие женщины. Симеонов-Пищик (атлетически подготовленный Петр Шуликов) то ли лошадь, то ли человек, то бедняк, то богач. Не знает, кто она такая Шарлотта Ивановна: бездны открываются в актрисе Нине Сидоренко, сделавшей из эпизодической роли гувернантки смешной до слез рассказ о трагической судьбе одинокой женщины в чужой стране. Дочь-домработница или паломница Варя? (актриса Татьяна Скрябина). Конторщик или управляющий имением Епиходов? Беременна или нет Дуняша (ох как хороша Надежда Фаткулина!) и с кем она, в конце концов: с Лопахиным, Епиходовым или Яшей? Не соображает кто он и где Фирс (актер Владимир Иноземцев). Старику за 80, во времена Чехова это даже не глубокая, а запредельная старость. Даже Лопахин, плэйбой и новый хозяин сада, все равно сомневается и не верит тому, что происходит в его непонятной ему самому жизни. Ермолаю Алексеевичу даже после покупки сада все равно кажется, что все происходит не с ним, не здесь и не сейчас, а когда-то скоро наступит другая, счастливая жизнь: «О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь».
Даже Петя Трофимов, у которого вроде бы все ясно, в своих сапогах и черной гимнастерке (привет модельерам и чернорубашечникам Италии!), идет вовсе не к прекрасному будущему человечества, а к тому новому блистающему миру, где с бритвой наперевес он отучит лопахиных «размахивать руками». «Песня о буревестнике» Максима Горького в исполнении Андрея Яковлева – отныне шедевр не только нашей школьной программы.
Сергей Афанасьев чрезвычайно бережен с чеховским текстом: купюры минимальны, а вставные номера вроде того же Буревестника или Эдит Пиаф смотрятся фирменным афанасьевским хулиганством, без которого и спектакль не спектакль. Но бог мой, какие смыслы с помощью мизансцен «афанасьевцы» извлекают из канонических фраз и даже чеховских пауз! Чеховское молчание на наших глазах превращается в эротическую вспышку, после чего обыкновенное лопахинское:
- Вы куда же теперь Варвара Михайловна? – становится издевательством.
Желтые кроссовки Лопахина – привет кроссовкам Дмитрия Анатольевича? – возможно, не самая большая удача художника по костюмам (Олеся Беселия), но приходится признать, что попытка одеть Аню и Раневскую в нечто прекрасное и вневременное удалась. Отличная работа с тканями, а кое-какие фасоны могли бы взять на вооружение не только новосибирские модницы.
Художники-постановщики потрудились на славу. Декораций и реквизита, как того требует помещение, мало и они крепкие. На мебели спят, пляшут, прыгают, ходят на руках, говорят речи. Четыре кровати, стол и, конечно, «шкафик мой родной», изнанка которого вовсе не Нарния, а ужас воспоминаний о погибшем сыне. Крепкий реквизит пригождается и в финале, когда все герои рассаживаются по многоэтажным кроватям-экипажам. Огромная бричка-тройка готовится отвезти наших героев-артистов на станцию, в непонятное будущее, в кинотеатр «Пионер», прочь от вишневого сада, подвала на Вокзальной магистрали, где столько сделано, продумано, выстрадано:
- О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай! – говорит Раневская, но не под стук топора. Лопахину у Афанасьева таки не дали размахнуться.
- Мы идем! – говорит Анна Зуева под грохот закрывающихся ставен.
Что остается сказать зрителям?
Мы с вами, афанасьевцы. А «Вишневый сад» пусть останется в огромной бутыли забытого Фирса и на афише театра.