Dreamworks в Театре С. Афанасьева: русский финал
Начинается спектакль как заурядная буржуазная психологическая драма, где в «сухом остатке» обычно несколько многозначительных банальностей. На сцене двое – муж и жена, Дэвид (Андрей Яковлев) и Мэрилин (Вера Бугрова), ведут типичный «психотерапевтический» разговор об отношениях.
Есть нюанс – Мэрилин умерла три месяца назад, и, вероятно, страдающий Дэвид разыгрывает этот диалог с любимой в своем воображении. Тоже известный прием такого рода опусов, о которых по окончании спектакля со значительной миной рассуждает совсем зеленая молодежь (живут-то в первый раз!) и с придыханием – чувствительные, офисного круга дамы. Причем, Андрей Яковлев, представший перед зрителями босым, в черной одежде, в этом «потустороннем» диалоге абсолютно серьезен, глубок и трепетен – играет, что называется, по правде. (Кстати, забавный момент – может быть, случайный: сидит он на полу в позе памятника Шукшину – на непаханом поле раздумий о том, что «нравственность — есть правда»).
Но шутки – в сторону… Хотя зачем? После первых реплик Мэрилин, которая свивает психологические тенета, дабы вытащить из депрессии скорбящего мужа, нЕчто не дает чуткому зрителю отнестись к ним серьезно. Ба, да это интонирование фраз подстать бойко говорящим по-русски англоязычным миссионерам! – Именно так, поверх текста, потянув за едва заметную ниточку, начинает плести свои кружева режиссер. И эта искусная по узору и выделке ирония – ключ к спектаклю. Потому что (надеюсь, это всем известно?!) мир катится в тартарары (пьеса Вырыпаева тому еще одно свидетельство), но обезумевшее человечество проповедями, в том числе художественными, сегодня не проймешь. Сергей Афанасьев и не ставит себя в это неловкое положение…
К тому же пьеса Вырыпаева не о сердешной матушке-России, а намеренно, как и «Пьяные», о сытом, гламурном и порочном Западе, ценностям которого в новейшее время мы то присягаем, то истово от них открещиваемся. И текст местами будто бы написан средней руки психоаналитиком: полеживаешь себе на оплаченной бархатной кушеточке-театральном креслице и оздоравливаешься – слушая призывы «впустить в себя добро» или «быть любовью и распространяться на все вокруг». Предполагаю, что некоторые зрители в подобном трансе и остаются до конца спектакля – распутывая с фокусником Вырыпаевым милые клубочки правильных речей Элизабет – эдакой белой вороны-голубицы, играющей особую роль в этой истории.
…В общем, Мэрилен предлагает Дэвиду не сидеть букой:
Тебе нужно развеяться… С пятницы на субботу твои друзья, собираются у Тэдди, курят марихуану, нюхают кокаин и разговаривают о буддизме. Позвони Тэдди, попросись к нему в гости…Покури там марихуаны, поболтай о женщинах и о буддизме, выпей чего-нибудь и поплачь перед ними…
Не правда ли, замечательный коктейль для восстановления душевного равновесия: алкоголь, марихуана и еще одна ипостась современного досуга, в данном случае медийного истеблишмента, к которому принадлежит Дэвид, – модное учение или даже религия? Один не блестящий, однако зоркий отечественный прозаик, описавший это явление в нынешней России, назвал его духless. Первая половина слова пишется кириллицей, вторая – латиницей… Фифти-фифти прилепился наш дух к ихним досугам.
И вот вся эта компания спасителей – и на самом деле добрых друзей! – сама заваливается в гости к Дэвиду. Звучит пародийный миссионерский текст, который я лично по-гурмански могла бы смаковать до бесконечности:
– Дэвид, мы знаем, что тебе очень плохо. Мы пришли разделить с тобой твое горе. Не закрывай перед нами свою дверь, впусти нас в себя.
– Окей, моя дверь для вас открыта, добро пожаловать, проходите. Заходите в меня по одному или все разом, как вам будет удобней…
Смешно или трогательно? Каждому свое – в этой двойной оптике и заключена ирония. Кстати, о друзьях: тут, как водится в такого рода ближнем круге, все чрезвычайно запутано: к примеру, Салли является бывшей женой Тэдди, а ее нынешний муж, Фрэнк, на глазах у всех изменяет ей с молоденькой Бэтти, и так далее, и так далее. То есть ингредиентов в лечебно-убойном коктейле оказывается много больше, чем озвучила Мэрилин: ложь, адюльтер, однополые отношения и проповеди-проповеди-проповеди Элизабет, которую, оказывается, тайком от мужа за месяц до собственной смерти та наняла на роль утешительницы будущего вдовца…
Сюжет закручивается, набирает обороты, подобно алкоголю в крови персонажей, щедро разлитая в режиссуре и актерской игре ирония зашкаливает, бьет через край, удивительным образом не перетекая в гротеск, ибо это слишком сильный инструмент сатиры, которая есть ипостась проповеди… И вот эта внутренняя мера в трактовке-оценке людских грехов, заблуждений и слабостей, на мой взгляд, главное достоинство спектакля. В первую очередь – художественное, стилевое. Именно она придает ярким актерским работам Нины Сидоренко (это просто феерия!), Татьяны Жуляновой, Захара Штанько, Платона Харитонова, Инны Исаевой, Петра Шуликова, Артема Чернова искусную огранку. Намеренно шаржирован, пожалуй, лишь образ женщины-полицейского (Анна Рузина) – как пограничного существа между добром и злом.
Чтобы расставить все точки над i для той части публики, которая не поддается даже интенсивной психотерапии, Вырыпаев вмонтировал в пьесу зонги, где будто бы в трансе буровит будто бы истины. Ну, например:
Кто убийца настоящий не понятно никогда:
То ли пуля, то ли палец на курке?
Самолёт американский, разбомбивший города,
Или президент в Аме-ри-ке?..
Однако эти ритмизированные выкрики в лоб тоже, увы, лишь одна из фишек, мулек в богатом арсенале самообманов современного человека, не приближающих его к истине. Тоже эрзац и общее место. Как и многомудрая внешне заповедь Мэрилин: «Наши мечты это наша работа, которую мы во что бы то ни стало должны сделать хорошо» – за ней мерцает лишь призрак пресловутой и вполне материальной «американской мечты».
В этом мире все настолько запутано, заболтано, растворено в компромиссах, что спасения, точно, нет. И режиссер тихо-тихо уводит эту историю из «павильонов» DreamWorks (название пьесы перекликается с названием известной кинокомпании), без пафоса выстраивая удивительно сильный финал. Совсем иной по смыслу и качеству хэппи-энд, нежели в недавней мхатовской постановке, где в результате всех вышеописанных событий и проникновения в концепцию неумирающей любви Дэвид обретает душевную гармонию. Здесь, по мизансцене Афанасьева, он уходит от живых и садится рядом с умершим Фрэнком, ведя счастливый умиротворенный разговор с Мэрилин. Над ними, на стене, где мог бы располагаться портрет кумира или какой-либо священный символ – знак чистого молекулярного кислорода О2. Любимый вырыпаевский знак любви, которой, судя по всему, нет места на этой Земле.
Татьяна Шипилова, "ОКОЛОтеатрльный журнал"