Новый танец Сергея Афанасьева

Новый танец Сергея Афанасьева

Марина Вержбицкая, "Новая Сибирь"

ХУДРУК ГДТ сменил творческую ориентацию: в пику своему многолетнему обращению к лучшим образцам мировой и советской драматургии Сергей Афанасьев взял да и поставил новодрамовский текст. Для реализации новой симпатии неофит современной российской драмы выбрал пьесу первейшего драматурга российского нулевых — Ивана Вырыпаева. Результатом кармической перезагрузки новосибирского режиссера явился спектакль «Танец Дели», вместивший в себя один больничный коридор, семь одноактных пьес и шесть попеременно умирающих персонажей, которым за два часа игрового времени удается пройти все закоулки человеческого бытия от абстракции до обструкции и обратно.
 

Надо заметить, режиссер Афанасьев — большой хитрец. Сначала регулярно упоминал о своих антипатиях к современной драматургии, затем принял к постановке ее наисвежайший образчик. Даже если бы из этой затеи не вышло ровным счетом ничего, стойкий интерес предприятию был бы обеспечен. Потому как для консервативного театрального Новосибирска постановка «новой драмы» все равно, что дождь из лягушек, о котором читали, да не застали. Прибавьте к этому давние взаимоотношения Сергея Николаевича с Иваном Вырыпаевым (несколько лет назад на сцене ГДТ драматург давал свое «Бытие № 2», а рукопись «Танца Дели» вручил режиссеру лично в руки прошлым летом после новосибирской премьеры фильма «Кислород»), крохотную сценическую историю пьесы (пока существуют всего лишь три постановки «Танца Дели» — одна афанасьевская в ГДТ, другая вырыпаевская в варшавском Национальном театре и третья караваевская в театре «Практика», где, собственно, и сосредоточила свои основные силы нынешняя «новая драма»), некоторое кокетство по поводу того, будут ли местные зрители смотреть вырыпаевско-афанасьевский танец (как известно, у режиссера Афанасьева есть давние непоколебимые почитатели и перманентные угодники, которые в «превосходных степенях» примут из рук мастера и корейский производственный роман, и нанайский эпос, не говоря уже о мощном тексте Вырыпаева), — и получите спектакль абсолютной категории must see, который на культурной карте города и сравнить-то не с чем.
   Впрочем, фокус в другом. Обратившись к «новой драме», Сергей Афанасьев выбрал самое приятноваримое, самое, если хотите, не новодрамовское. С родовой принадлежностью «Танца Дели», конечно, не поспоришь. Драматург и режиссер Вырыпаев — адепт, апологет и главный проводник «новой драмы» в мир широкого зрителя, однако его пьесы кардинально отличаются от основного массива текстов этого местами радикального течения. Вырыпаев стоит особняком, даже не рядом, а над «новой драмой». Он не разменивается на формализм, театральный эрзац, кромешную чернуху, беспросветный постпостмодернизм и словесную порнографию. Он рождает слово, которое несет смысл и имеет очевидную художественную силу. Вырыпаев не фокусник. Он — маг, алхимик, каббалист. В отличие от большинства своих новодрамовских коллег, Вырыпаев не лепит голема, а выдувает живое существо. Его текст — самостоятельный персонаж со своим мозгом, желудком, печенкой и кровью. Тем более если речь идет о «Танце Дели», в котором на структурные завихрения и интеллектуальные заморочки нанизано только самое главное — смерть, жизнь, вина, боль, глухота, мечта, творчество, искусство и принятие множественности миров, взглядов, оценок и событий.
   Формально «Танец Дели» состоит из семи одноактных пьес, объединенных персонажами и единым финалом, — «актеры выходят на авансцену перед занавесом, кланяются публике», однако по отдельности эти микропьесы нежизнеспособны, функционируя только как единый организм. Место действия — то ли комната для посетителей, то ли больничный холл. В сценографии Сергея Афанасьева это помещение заменяют белый подиум-таблетка, три стула и матовый экран для видеопроекций на заднике. Героев шесть — создавшая гениальный танец балерина Екатерина (Снежанна Мордвинова), ее мать Алина Павловна (Тамара Кочержинская), их подруга балетный критик Валерия (Ирина Ефимова), теоретический возлюбленный Екатерины Андрей (Андрей Яковлев), его жена (Татьяна Жулянова) и медсестра (Юлия Миллер). Первая пьеса начинается с известия о смерти матери Екатерины, во второй еще здравствующая мать где-то ближе к середине умирает, в третьей мамаша жива, но смертельно больна. Далее попеременно будут умирать все — танцовщица, Андрей, его жена и даже несчастный критик. В живых останется только медсестра. Она же единственная задумается о неизбежности смерти. Ситуация и обстоятельства будут меняться вместе со сменой ракурса. Слова будут литься рекой, а чувства прорываться. Текст — повторяться, изменяться, складываться в разные смысловые узоры. Каждый мини-спектакль будет резюмироваться индийским танцем (Евгения Акимова), аккомпанируемым видеоинсталляцией. Таким образом, перед зрителем во всей красе выплывет теория относительности и последствия увлечения автором буддизмом.
   Пока история будет вертеться, как уж на сковородке, в пьесе появится еще один персонаж — танец Дели, о котором все говорят и который придумала и исполняет Екатерина. Этот танец родился в бедном индийском квартале из боли, грязи, страданий, болезни и нищеты. Все это увидела и переплавила в удивительный хореографический номер штатная балетная лебедь Катя. Описать танец невозможно — даже у опытных критиков пропадает дар речи и начинается сплошная невыразимая рефлексия. Известно только, что он возвышает и восхищает. По ходу становится ясно, что танец Дели выступает метафорой искусства и как некий недостижимый идеал.
«Танец Дели» для Сергея Афанасьева — безусловный эксперимент, к которому режиссер, по всей видимости, шел давно и планомерно. Зажав в кулаке свои режиссерские амбиции, постановщик предпочел максимальное самоустранение и стилистическое обновление. Устранив по возможности привычную афанасьевскую систему координат, Афанасьев ушел в минимализм, вывел на первый план текст, ритм, интонацию, а регистр психологического театра нарочно перевел в зону театра абсурда. Во главу угла встало остранение, тщательно выпестованная искусственность. Возможно, впервые в своей карьере актеры ГДТ оказались безумно далеки от реальности, но нарочито не проявили никакого желания к ней приблизиться. Получилось «вопиющее несообразие» происходящего, проговариваемого и должного на этом месте быть, но несообразие высокого толка, ради которого команде ГДТ действительно следовало разок сломать свои устои.